амфитеатр. Полукруглый холм идет уступами, а в центре небольшое плоское возвышение сцены. Его уже обтягивают на мачтах подвешенной легкой тканью. Не для защиты от дождя, как было бы лет двести назад. Сейчас нужную погоду заказать на ночь легче и дешевле, чем парашют над сценой растянуть. Это чтобы фон создать, чтобы свет отражался, освещая выступающих со всех сторон. Готовятся к ночному концерту, словом. Если концерт будет такой, как Никита в новогоднюю ночь видел, так очень даже здорово будет.
Потом Никита вниз по реке пошел. По своему берегу — на том ему делать в одиночку нечего. Но тут ничего особенного не увидел. Поляна прибрежная короткая была — это Никита сразу углядел, еще когда причалили. А потом оба берега стали высокими, обрывистыми. Не зря тут река бурлит порогами уже которое столетие, если прорезала своей силой выход наружу каменных плит. Одно только место привлекло внимание Никиты: на том берегу из черного зева пещеры низвергался вниз белопенный водопад. Странное место. Словно и не центр России, а какая-то экзотика. То ли Анды, то ли Кордильеры. Ну, таков нрав русского человека: не может он поверить, что в центре его родной земли, от Москвы всего ничего, могут быть реки с порогами, водопады кипящие, пещеры загадочные. Это же всегда где-то там, за бугром. А где мы живем, там завсегда хуже и скучнее. Вот кто и когда слышал о невероятной системе московских катакомб? Это под Римом или там Парижем. А что Москву строили как Рим или Париж из камня тут же под ногами добытого, что карстовые пещеры в этой гигантской толще известняков еще куда почище будут, так такого быть не может. Родина же, самое гадкое и скучное место на свете. То есть это так в двадцатом считали, в Никитином веке. В двадцать втором-то, когда любой уголок Земли стал одинаково доступен, все переменилось. Потому, однако, фестиваль этот устраивают не на Колорадо или Эбро, а на родной реке Мсте.
Потом Никита прошел еще немного вниз по реке, увидел на том берегу еще поляну пестреющую палатками, и решил вернуться. Очень уж есть захотелось. Оказалось, как раз вовремя — ужин уже поспел, раздача началась. Вот только Аню с ее танцовщицами пришлось Никите пожалеть — они от еды отказались. Нельзя перед выступлением. Монастырская жизнь у танцовщиц. То ли дело Ербол, который, оказывается, тоже примет участие в концерте. Сидит себе на сложенных поленцах и тренькает на гитаре — ждет, когда супчик остынет. Все ему можно — и супчик, и кашку и стаканчик. Певцам, как Угомон сказал, не только можно перед выступлением, но даже очень способствует. Коньяк бас полирует, а самогон тенор острит. Никите, хоть и не певец, тоже плеснуто было. Чтобы ночью не замерз, как Андрюха пояснил. Ну и до того еще в ознаменование первого киля. Это Аня Никиту кильнула в учебных целях, но напиток ему налили настоящий, не учебный. Аню вот только особенно жалко — она то вместе с Никитой выкладывалась в порогах, купалась и даже без гидрокостюма в холоднющей воде. И теперь вот страдает ни за что. К сожалению Никита не мог заставить себя страдать с ней за компанию, да и сама Аня на это посмотрела бы вовсе не с благодарностью. Так что закусив стакан хорошим мегабутербродом Никита обрел наконец душевное равновесие.
Сам концерт Никиту не слишком впечатлил. То есть приятно было лежать на постеленных на траву ковриках в компании своих, когда можно, в отличие от театра, не только выпивать, но и закусивать между выступлениями. И вообще поза римская — понимали эти римляне толк в приятном времяпрепровождении. И место хорошее досталось, совсем близко к сцене. У тех, кто далеко, есть конечно оптика, а звук усилители и так доносят. Но в оптику не то — в иллювизоре все равно лучше видно. А ведь тут главное — ощущение единства, все люди братья, которые не сестры. А вот выступления оказались так себе. То есть не выше уровня Никитиных друзей из двадцать второго века. Танцуют, так все хуже Ани. Поют в основном ничуть не лучше Ербола или Володи Суходольского. И сочиняют на уровне Ербола — не лучше. Или это просто так повезло Никите со знакомыми? Другие-то зрители весьма довольны происходящим.
Наконец Никита дождался того, что представляло для него главный интерес концерта — Аниного номера. На поляну выбежали парни из Угомоновых и, быстро расстелив термоковрики, грохнули на них большие вязанки хвороста. Потом плеснули из бутылей, наверное Угомонова самогона, и подожгли. Фонари погасли и поляна осветилась лишь колеблющимся живым светом. Треск горящих сучьев создал своеобразный аккомпанемент к тихому барабанному рокоту. На поляну выбежали Аня и еще четыре девушки в черном обтягивающем трико. Танец начался их движением по кругу под рокочущую музыку барабанов. Негромкий, как бы из под земли идущий ритм подчеркивался удивительной гипнотизирующей одновременностью движений стройных ног, изгибами тонких талий, внезапно вырисовывающимся на фоне огня темным контуром округлой груди. Черный круг крутился в огненных сполохах, сужался, когда девушки брались за руки, а потом опять расширялся взрывом синхронных вращений. И вдруг схлопнулся черной дырой и опять разошелся оставив одну из девушек посередине. И возникла резкая, контрастирующая с барабанами, мелодия скрипки и флейты, под которую танцевала эта девушка в центре. А расширившийся, ставший прозрачным, черный круг продолжал двигаться под ритм барабанов вокруг солистки. Где-то Никита уже видел что-то похожее. Так ведь на том самом новогоднем выступлении Ани, Беатрис и Терезы. Три танца, три темы совпадали с тем, что было тогда, но четвертая была новой, впервые увиденной. Сейчас, уже как знаток, Никита отлично понял нехитрую символику. Черный круг вечной женской тайны не позволял вырваться из себя четырем женским характерам. Черный круг покорял и гипнотизировал мужчин, но в то же время ограничивал индивидуальности танцовщиц. А они пытались вырваться за этот круг, но не могли, ограниченные не только своими подругами, но и кругом зрителей, которые так же им мешали. Все понимал Никита после уроков танца с Аней, а жаль. Потому что понимание убило в какой то мере тайну и чувство. Теперь можно было только с тоской вспоминать то свежее не разбавленное излишним знанием впечатление от новогодних танцев, которое Ане было дороже мнения знатоков. Не зря говорили издревле, что во многия мудрости многия печали. Никогда уже Никита не сможет чувствовать Анины танцы так, как она бы хотела. Потому что знание ее секретов, ее мыслей уже не отбросить. Но все же получилось здорово, даже на взгляд такого полузнатока, как Никита. И ведь понимал он, что танец Аня придумала, а школьницы лишь исполнительницы, точно повторяющие предписанные им движения. Но девушки были так невероятно соблазнительны, что даже дыхание перехватывало. И он сам не понял, что его больше соблазняло — их юная женственность, или зрелое балетмейстерское искусство Ани. Неожиданно для себя Никита хотел их всех, всеми ими восхищался, даже Аню позабыв на миг — она-то не солировала в этот раз. И только конец танца прервал гипноз ритма и девичьих тел.
Аплодисментов долго не было, похоже на других зрителей Анин (она же придумала) танец произвел еще большее впечатление, чем на Никиту. Ну да, он же был защищен своим знанием, своими занятиями с Аней, ее объяснениями особенностей техники, своей в нее влюбленностью, в конце концов. Он-то только на миг поддался придуманному ей гипнозу, а потом сразу все по полочкам разложил. А остальным-то, которые танец сердцем принимали, а не разумом, да притом еще и свободным сердцем, каково было на это смотреть! И наконец поляна взорвалась грохотом рук, воплями восторга. А Никита в этот миг уже ощутил рядом с собой быстро убежавшую со сцены Аню. Девушки еще раскланивались пред зрителями, а Аня уже прислонилась к Никите своим разгоряченным, одетым лишь в тончайшее трико, телом, и весло спросила:
— Ну, Никитушка, нравятся тебе наши девушки?
— Очень! Сейчас девушки гораздо лучше, чем в мою эпоху.
— А чем лучше? Красивее?
— И это тоже. Но это ерунда, я понимаю. Медицина, здоровая жизнь, питание. А главное, что сейчас они стали лучше, добрее, сердечнее, честнее. В двадцатом веке девушки от мужчин обычно денег только и желали. О любви много говорили, но это все разговоры были только. А сами искали, чтобы побогаче. Сейчас девушки другие совсем, как я заметил.
— Ну и молодец, что заметил. Только, Никитушка, вступлюсь за девушек твоего века. Тогда они были точно такими же, как сейчас. Вот ты о любви заговорил, а знаешь, что такое любовь?
Аня произнесла эти слова легко, весело. Никита вспомнил, как тяжело Аня переносила тогда, зимой, размолвку со своим возлюбленным. Они тогда больше не говорили об этом, и вроде Аня с Никитой была спокойной, но Никита-то видел, что про себя она еще долго переживала, а сейчас отошла, забыла. Ну и хорошо. Пожалуй, это и ему, Никите, какой-то плюс. А вообще интересные у него с Аней отношения. Казалось бы, такой успех, самый момент, чтобы в лучах своей славы купаться. А ей на все это наплевать, он же ясно все чувствует. Она и вправду этот танец закончила не для себя, а для школьниц, чтобы им ощутить себя чем-то значительным. Ну и для группы, чтобы им разрешили пройти по фестивальной реке на совсем не фестивальных судах. Им, конечно, и так разрешили бы — Никита это у Андрюхи выяснил давно. Но зато вот так им не просто разрешили, а счастливы были, что идет группа в таком составе. И похоже Никита, этот
