поверьте. Я просто не хотела, чтобы моя семья страдала.
– Странные у вас представления о добре и зле, Анна Владимировна.
– Странные? Нет. Знаете, мой сын прочитал в одной книжке, что представления о добре и зле меняются в зависимости от обстоятельств. Не знаю, кто так сказал, но думаю, он был прав.
– Вы пытаетесь оправдать свои поступки?
– Я не ищу оправданий. Те, кто меня любит, найдут в себе достаточно сил, чтобы меня простить. А мнение всех остальных меня нисколько не волнует.
Анна Владимировна говорила тусклым голосом, глядя куда-то мимо Марсильяка.
Следователь почувствовал, что ему неуютно находиться в одной комнате с этой женщиной. Он видел, что она раскаивается вовсе не в том, что сделала, а в том, что оказалась слишком неловкой, и ее поймали. Марсильяк внимательно посмотрел на нее. Образцовая жена, прекрасная мать, благочестивая женщина, рачительная хозяйка – такой она казалась всем до сегодняшнего дня. Но то была лишь видимость, а за всеми масками скрывалось черствое, бездушное, жестокое существо. И самое отвратительное заключалось в том, что она даже не подозревала, насколько отвратительна. Марсильяк почувствовал, что еще немного – и он начнет говорить ей грубости. Он больше не хотел беседовать с ней, не хотел видеть ее, не хотел ее знать. И предпочел бы никогда с ней не встречаться.
А Анна Владимировна смотрела мимо него и думала, что теперь домашнее хозяйство придет в упадок, потому что Павлуша не умеет ничем заниматься, а она больше не сможет ни на что повлиять. И ей было горько.
Глава 34 Здравствуй и прощай
– У меня просто нет слов! – с чувством объявила Евдокия Сергеевна. – Я потрясена! Значит, вы с господином следователем заранее обо всем условились?
– Да, – кивнула Амалия. – Аполлинарий Евграфович сделал вид, что уходит, а на самом деле остался неподалеку. Просто у нас почти не было доказательств того, что Анна Владимировна и в самом деле хотела отравить своего гостя. А вот если бы удалось взять ее с поличным…
Мрачный Митенька, сидевший в углу гостиной, поднял голову и хотел сказать что-то резкое, но передумал.
– И вы вынудили ее попытаться отравить вас? – Доктор глядел на Амалию во все глаза. – Вы поразительная женщина, сударыня!
Варенька подумала про себя, что его слова вовсе не комплимент, но остальные гости, казалось, вовсе не разделяли ее точку зрения.
– Но как? – воскликнула Евдокия Сергеевна. – Как вы поняли, что это была именно она?
Амалия пожала плечами.
– Собственно, не так уж сложно было. Кому легче всего подмешать яд в чашку? Заботливой, внимательной хозяйке, чьи хлопоты воспринимаются как должное. Конечно, то было всего лишь мое подозрение, но Анна Владимировна его только укрепила, когда солгала мне. От горничной я знала, что Беренделли, разговаривая с хозяйкой, упоминал mariage – брак и cousine или cousines – кузину или кузин. Когда я спросила у Анны Владимировны, что значат его слова, она объяснила, что обсуждала с хиромантом возможный брак своего сына с его двоюродной сестрой. Опять-таки, Беренделли не мог прочесть на ее ладони ничего подобного, потому что линии и знаки на руке говорят лишь о судьбе ее обладателя, а родственники отражаются лишь в самом общем виде. Конечно, Анна Владимировна могла сказать неправду, потому что, к примеру, хиромант сказал ей что-то неприятное, чего ей не хотелось повторять постороннему человеку, поэтому я и заколебалась. Но самое главное – я не могла понять, каким образом ей удалось подмешать мышьяк при всех, так, что никто ничего не заметил. Если бы не мой кузен, – и Амалия послала Билли взгляд, полный признательности, – мы бы еще долго ломали голову. А все дело было в сахаре, который насыпают в чашку, в сахаре, как две капли воды похожем на мышьяк.
– Что ж, могу вас поздравить, – не удержался Митенька. – Вы сломали жизнь женщине, которая не сделала вам ничего плохого. Вы… – у него задрожали губы. – Ради ваших дурацких логических построений…
Варенька прекрасно понимала состояние юноши. Будет позорный процесс, тень которого ляжет на всю семью. И ее отец, генерал, тоже косвенно окажется замешан во всю эту грязь, потому что его родственница совершила преступление, которому нет оправдания. «Права была мама: не стоило нам с ними общаться», – мелькнуло в голове у девушки. Она бросила неприязненный взгляд на Александра, который по-прежнему сидел возле своей бывшей жены, и поднялась.
– Кажется, уже поздно, – самым светским тоном промолвила она. – Как я понимаю, все тайны раскрыты, так что… Мы можем идти?
– Теперь – да, – ответила Амалия.
Все сразу же как-то оживились. Венедикт Людовикович подошел к Амалии, поцеловал ей руку и сказал, что для него было большой честью познакомиться с ней. Евдокия Сергеевна рассыпалась в комплиментах, а Иван Андреевич объявил, что если у баронессы выдастся свободное время, он с женой будет счастлив видеть ее у себя в гостях. Павел Петрович ничего не сказал, но все, что он чувствовал, отражалось на его лице. Варенька подошла к Александру.
– Нам пора уходить, – сказала она.
И хотя она изо всех сил старалась, чтобы голос не выдал ее, он предательски дрогнул. В ушах у нее до сих пор звучали его слова: «Я люблю тебя», обращенные к другой. К другой, которую в данный момент Варенька ненавидела всем сердцем.
– Вы идете, Александр? – спросила девушка.
Какую-то долю мгновения барон колебался, но оглянулся на Амалию и, очевидно, решился.
– Ступайте, Варвара Григорьевна, – промолвил он спокойно. – Я догоню вас.
Варенька сразу же поняла, что это значит. У нее вспыхнули щеки, а дышать сделалось так трудно, что она едва не потеряла сознание в своем тесном корсете. Все было кончено. Она проиграла – проиграла неприятной, умничающей, высокомерной особе, баронессе Корф. Варенька Мезенцева, к которой сватались самые блестящие офицеры, оказалась отвергнута, и ради кого – ради бывшей жены, настоящей авантюристки. Да, да, авантюристки! А та вовсе и не красавица, так, дама лет тридцати с синяками под глазами и с неважным цветом лица. Все было невыносимо, да что там – просто ужасно! Девушка в последний раз взглянула на Александра полными слез глазами и, не прощаясь, даже не наклонив головы, быстрым шагом удалилась прочь.
«Ничего себе! – подумал Билли, от которого не укрылось выражение лица Вареньки. – Могу поспорить, что ежели бы мы были где-нибудь в моих родных краях, она бы точно попыталась прикончить Эмили. Ей-богу, цивилизация – отличная вещь. По крайней мере, люди не дают волю своим желаниям, которые плохо совместимы с законами».
Амалия поглядела на него и улыбнулась. Он сразу же приосанился и напустил на себя безучастный вид.
– Мы возвращаемся в гостиницу? – спросил он.
– Да, – ответила Амалия.
Она подумала, прощаться ли ей с Павлом Петровичем, и пришла к мысли, что теперь Верховский наверняка больше всего хочет, чтобы его оставили одного. Лакунины уже ушли, как и композитор, но Александр Корф был еще в гостиной. Глаша тушила лампы, нет-нет да поглядывая на Билли, который, очевидно, ее сильно занимал. За окнами ползло тусклое, сырое петербургское утро.
– Пора, – сказала Амалия.
– Вы разрешите проводить вас? – спросил барон Корф. И Билли слегка нахмурился, услышав ответ:
– Да, разумеется.
Втроем они спустились по лестнице. Билли надулся и не произносил ни слова. Внизу Александр помог бывшей жене надеть шубу, но зато Билли опередил его, первым подав перчатки. Он был вознагражден сияющей улыбкой и сразу же воспрянул духом.
… Варенька вышла из особняка, и тяжелая дверь затворилась за ней. С Невы дул ледяной ветер. Возле дома стояли две пролетки, в одной сидел Марсильяк и разговаривал с каким-то полицейским чином, за стеклом другой виднелось бледное женское лицо, от которого Варенька отвернулась с тайным ужасом. Она едва не уронила муфту и испугалась, когда кто-то поднял ее и подал ей. Свет фонаря упал на лицо любезного прохожего, и Варенька сразу же успокоилась, узнав композитора Преображенского.
– Вы еще здесь? – спросила она, чтобы хоть что-то сказать.
– Как видите, Варвара Григорьевна, – кивнул он. – Странный получился вечер, вы не находите?
– Очень странный, – искренне ответила Варенька.
Преображенский вздохнул.
– И тем не менее я счастлив, что познакомился с вами, – сказал он. – Вы так чудесно пели… Вторая Патти, – добавил он.
– Вы мне льстите, – отозвалась Варенька, краснея от удовольствия.
– О, что вы, наоборот, совершенная правда. Вы сейчас домой? Разрешите взять вам извозчика?
Варенька подумала, что и в самом деле это было бы разумнее всего, но на улице свободных извозчиков не было.
– Может быть, на набережной? – заметил композитор. Он предложил Вареньке руку, и они вдвоем двинулись в направлении набережной.
Александр, стоя на ветру, проводил их взглядом.
В сущности, он был почти рад, что все так устроилось. Он с детства ненавидел выяснения отношений, особенно с женщинами. Хорошо, что Варенька все поняла и не стала докучать ему. Потому что, если рассудить по совести, он ничего не может ей дать. Никогда не полюбит ее так, как любил Амалию, да и вряд ли полюбит кого-то еще. Что бы ни произошло между ними, его сердце будет принадлежать этой странной женщине. Он повернулся к ней и увидел, как блестят ее глаза. Она положила кисть в узкой лайковой перчатке ему на рукав.
– Простите, Александр. Я должна была догадаться, по отношению к вам мой спектакль был довольно жесток. Но я и подумать не могла, что моя мнимая смерть так подействует на вас.
– Ничего, – тихо сказал он, – я все понимаю. Дело прежде всего, не так ли?
– А, да какое дело! – отмахнулась Амалия. –
