Рифмуется с радостью

А как век-то, век-то старый

Обручится с лютой карой,

Груз двойной с груди усталой

Уж не сбросит вздох удалый…

Е. Баратынский.

Когда дряхлеющие силы

Нам начинают изменять

И мы должны, как старожилы,

Пришельцам новым место дать, –

Спаси тогда нас, добрый гений,

От малодушных укоризн,

От клеветы, от озлоблений

На изменяющую жизнь;

От чувства затаенной злости

На обновляющийся мир,

Где новые садятся гости

За уготованный им пир…

Ф. Тютчев.

Книги о старости пишут профессиональные психологи, разного, но, как правило, не обсуждаемого возраста, то есть личного опыта не имеют. Беда в том, что вряд ли многие из нас, преодолевая возрастные рубежи, фиксируют их: живем как придется, уроки проходят мимо, мало чему научаемся, с выводами опаздываем, факты текущей реальности считаем преходящими пустяками. По высокому счету каждое мгновение жизни ценно и важно, поскольку не подлежит исправлению, а тирания совести неумолима.

В какой-то степени старческое состояние можно представить: когда, например, плохо спал, навалился трудный день, сильно устал; притупляется острота восприятия, нарушается координация, бредешь как в тумане – и вдруг без всяких заметных причин оступаешься на лестнице, врезаешься в стеклянную витрину, почему-то оказываешься на мостовой посреди орущих автомобилей.

Помнит ли кто, как брезгливо морщился при виде беспомощного инвалида, как ржал над «старым п….ном» соседом, как досадливо отмахивался от просьбы своей недужной бабушки свозить ее в церковь. Быть может, имеет основание догадка (В. Непомнящего), что мертвенное бездушие Онегина – следствие высокомерного презрения к «не в шутку занемогшему» дяде. И прочие так называемые лишние люди русской литературы: Печорин, Чацкий, Рудин, страдая той же внутренней холодностью и вялостью, общество обвиняли, роптали на судьбу, но ведь расплачивались же, по-видимому, за свой эгоизм, барство, равнодушие и праздность, которых не пытались преодолеть. Предубеждение против старости непременно будет отомщено, презирающий стариков сполна хлебнет презрения и отвержения, если дотянет до того рубежа.

Абсолютно все населяющие землю – грешники; верующие рассматривают себя в свете Евангелия, ужасаются, исповедуются, просят прощения у Бога, Он, милосердный, подает помощь, человек исправляется, грех изглаждается и так залечиваются внутренние изъяны. Неверующие не каются, душа получает новые и новые раны, она изнашивается, истончается и уменьшается, как шагреневая кожа в рассказе Бальзака; А. Володин, автор многих пьес, среди которых самая популярная «Пять вечеров», и киносценариев, самый известный из которых «Осенний марафон», заметил, что в старости все скверные, малодушные, бесчестные поступки приходят на память, даже «обиды превращаются в вины» и становятся так понятны слова «за грехи мои». Какую ответственность должны мы ощущать! Что сделано, никогда не исчезнет, не уничтожится, начать всё сначала не удается; причем, наслаждения, удовольствия память опускает, а то, что подлежит раскаянию, хранит вечно. У К. Случевского есть замечательное стихотворение о воспоминаниях:

Копилка жизни! Мелкие монеты!

Когда других монет не отыскать –

Они пригодны! Целые банкеты

Воспоминанья могут задавать.

Беда, беда, когда средь них найдется

Стыд иль пятно в свершившемся былом!

Оно к банкету скрытно проберется

И тенью Банко[15] сядет за столом.

«Когда-то я тоже думал, что удовольствие приходит и уходит, как искра, я думал, что оно свободно, как пламя. Я думал, что алая звезда летит одна в пространстве. Теперь я знаю, что она венчает пирамиду добродетелей; алый цветок растет на стебле, который вам не виден… Вам нравится, что искры алые, потому что вы слышали о крови мучеников; вам нравится, что они яркие, потому что яркость – слава Божья. Пламя расцвело с добродетелями и завянет вместе с ними. Соблазните женщину, и эта искра станет тусклее. Пролейте кровь, и она утратит блеск. Станьте плохим, и этот фейерверк будет для вас как пятна на обоях».