но не дал бы средств утвердить нашу независимость. Скажем ли, что
Александру надлежало бы пристать к австрийцам? Австрийцы не
пристали к нам, когда Бонапарте в изнурении удалялся от
Прейсиш-Эйлау и когда их стотысячная армия могла бы доконать его.
Политика не злопамятна, без сомнения, но 30 или 40 тысяч россиян
могли бы также не подоспеть к решительной битве, как эрц-герцог
Иоанн к Ваграмской; Ульм, Аустерлиц находились в свежей памяти.
Что бы вышло? Еще хуже: Бонапарте, увидев нашу отважность, взял
бы скорейшие, действительнейшие меры для обуздания оной. На сей
раз лучше, что он считает нас только робкими, тайными врагами,
только не допускает мириться с турками, только из-под руки
стращает Швециею и Польшею. Что будет далее — известно Богу, но
людям известны сделанные нами политические ошибки; но люди
говорят: для чего граф Марков сердил Бонапарте в Париже? Для чего
мы легкомысленно войною навели отдаленные тучи на Россию? Для
чего не заключили мира прежде Аустерлица? Глас народа — глас
Божий. Никто не уверит россиян, чтобы советники Трона в делах
внешней политики следовали правилам истинной, мудрой любви к
отечеству и к доброму государю. Сии несчастные, видя беду, думали
единственно о пользе своего личного самолюбия: всякий из них 56
оправдывался, чтобы винить монарха.
Посмотрим, как они действовали и действуют внутри
государства. Вместо того, чтобы немедленно обращаться к порядку
вещей Екатеринина царствования, утвержденному опытом 34-х лет, и,
так сказать, оправданному беспорядками Павлова времени; вместо
того, чтобы отменить единственно излишнее, прибавить нужное,
одним словом исправлять по основательному рассмотрению, советники
Александровы захотели новостей в главных способах монаршего
действия, оставив без внимания правило мудрых, что всякая новость
в государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать
только в необходимости: ибо одно время дает надлежащую твердость
уставам; ибо более уважаем то, что давно уважаем и все делаем
лучше от привычки. Петр Великий заменил Боярскую думу Сенатом,
приказы — коллегиями, и не без важного усилия сообщил оным
стройную деятельность. Время открыло некоторые лучшие способы
управления, и Екатерина II издала Учреждение губерний, приводя
его в исполнение по частям с великой осторожностью. Коллегии дел
судных и казенных уступили место палатам: другие остались, и если
правосудие и государственное хозяйство при Екатерине не
удовлетворяло всем желаниям доброго гражданина, то никто не
мыслил жаловаться на формы, или на образование: жаловались только
на людей. Фельдмаршал Миних замечал в нашем государственном чине
некоторую пустоту между троном и Сенатом, но едва ли справедливо.
Подобно древней Боярской Думе, Сенат в начале своем имел всю
власть, какую только вышнее правительствующее место в
самодержавии иметь может. Генерал-прокурор служил связью между им
и государем; там вершились дела, которые надлежало бы вершить
монарху; по человечеству не имея способа обнять их множество, он
дал Сенату свое верховное право и свое око в генерал-прокуроре, 57
определив, в каких случаях действовать сему важному месту по
известным законам, в каких требовать его высочайшего соизволения.
Сенат издавал законы, поверял дела коллегий, решал их сомнения,
или спрашивал у государя, который, принимая от него жалобы от
людей частных, грозил строгой казнью ему в злоупотреблении
власти, или дерзкому челобитчику в несправедливой жалобе. Я не
вижу пустоты, и новейшая история, от времен Петра до Екатерины
II, свидетельствует, что учреждение Верховных советов, кабинетов,
конференций было несовместно с первоначальным характером Сената,
ограничивая или стесняя круг его деятельности: одно мешало
другому.
Сия система правительства не уступала в благоустройстве
никакой иной европейской, заключая в себе, кроме общего со всеми,
некоторые особенности, сообразные с местными обстоятельствами
империи. Павел, не любя дел своей матери, восстановил разные
уничтоженные ею коллегии, сделал перемены и в учреждении
губерний, но благоразумные, отменив малонужные Верхние земские
суды с Расправами, отняв право исполнения у решений Палатских и
пр[оч.]. Движимый любовью к общему благу, Александр хотел
лучшего, советовался и учредил министерства, согласно с мыслями
фельдмаршала Миниха и с системою правительств иностранных. Прежде
всего, заметим излишнюю поспешность в сем учреждении:
министерства уставлены и приведены в действие, а не было еще
наказа министрам, т.е. верного, ясного руководства в исполнении
важных из обязанностей! Теперь спросим о пользе. Министерские
бюро заняли место коллегий. Где трудились знаменитые чиновники,
президент и несколько заседателей, имея долговременный навык и
строгую ответственность правительствующего места, — там увидели
мы маловажных чиновников, директоров, экспедиторов,
столоначальников, которые, под щитом министра, действуют без
всякого опасения. Скажут, что министр все делает и за все 58
ответствует; но одно честолюбие бывает неограниченно. Силы и
способности смертного заключены в пределах весьма тесных.
Например, министр внутренних дел, захватив почти всю Россию, мог
ли основательно вникать в смысл бесчисленных входящих к нему и
выходящих от него бумаг? Мог ли даже разуметь предметы столь
различные? Начали являться, одни за другими, комитеты: они
служили сатирой на учреждение министерств, доказывая их
недостаток для благоуспешного правления. Наконец, заметили
излишнюю многосложность внутреннего министерства... Что же
сделали?.. Прибавили новое, столь же многосложное и непонятное
для русских в его составе. Как? Опеки принадлежат министру
полиции? Ему же и медицина? И пр[оч.], и пр[оч.]... Или сие
министерство есть только часть внутреннего, или названо не своим
именем? И благоприятствует ли славе мудрого правительства сие
второе преобразование? Учредили и после говорят: «Извините, мы
ошиблись: сие относится не к тому, а к другому министерству».
Надлежало бы обдумать прежде; иначе, что будет порукою и за
твердость иного Устава? Далее, основав бытие свое на развалинах
коллегий, — ибо самая Военная и Адмиралтейская утратили важность
