недостаток оружия и винили беспечность начальства: не знаю,
воспользовались ли мы опытом для нашей будущей безопасности?
Арсеналы наполняются ли пушками и ружьями на всякий случай? Слышу
только, что славный Тульский завод приходит в упадок, что новые
паровые машины действуют не весьма удачно и что новые образцовые
ружья причиною разорения мастеров... Так ли?
Все намерения Александровы клонятся к общему благу. Гнушаясь
бессмысленным правилом удержать умы в невежестве, чтобы
властвовать тем спокойнее, он употребил миллионы для основания
университетов, гимназий, школ... К сожалению, видим более убытка 66
для казны, нежели выгод для Отечества. Выписали профессоров, не
приготовив учеников; между первыми много достойных людей, но мало
полезных; ученики не разумеют иноземных учителей, ибо худо знают
язык латинский, и число их так невелико, что профессоры теряют
охоту ходить в классы. Вся беда от того, что мы образовали свои
университеты по немецким, не рассудив, что здесь иные
обстоятельства. В Лейпциге, в Геттингене надобно профессору
только стать на кафедру — зал наполнится слушателями. У нас нет
охотников для высших наук. Дворяне служат, а купцы желают знать
существенно арифметику, или языки иностранные для выгоды своей
торговли. В Германии сколько молодых людей учатся в университетах
для того, чтобы сделаться адвокатами, судьями, пасторами,
профессорами! — наши стряпчие и судьи не имеют нужды в знании
римских прав; наши священники образуются кое-как в семинариях и
далее не идут, а выгоды ученого состояния в России так еще новы,
что отцы не вдруг еще решатся готовить детей своих для оного.
Вместо 60 профессоров, приехавших из Германии в Москву и другие
города, я вызвал бы не более 20 и не пожалел бы денег для
умножения числа казенных питомцев в гимназиях; скудные родители,
отдавая туда сыновей, благословляли бы милость государя, и
призренная бедность чрез 10, 15 лет произвела бы в России ученое
состояние. Смею сказать, что нет иного действительнейшего
средства для успеха в сем намерении. Строить, покупать домы для
университетов, заводить библиотеки, кабинеты, ученые общества,
призывать знаменитых иноземных астрономов, филологов — есть
пускать в глаза пыль. Чего не преподают ныне даже в Харькове и
Казани? А в Москве с величайшим трудом можно найти учителя для 67
языка русского, а в целом государстве едва ли найдешь человек
100, которые совершенно знают правописание, а мы не имеем хорошей
грамматики, и в Именных указах употребляются слова не в их
смысле: пишут в важном банковом учреждении: «отдать деньги
бессрочно» вместо «a perpetuite» — «без возврата»; пишут в
Манифесте о торговых пошлинах: «сократить ввоз товаров» и проч.,
и проч. Заметим также некоторые странности в сем новом
образовании ученой части. Лучшие профессоры, коих время должно
быть посвящено науке, занимаются подрядами свеч и дров для
университета! В сей круг хозяйственных забот входит еще
содержание ста, или более, училищ, подведомых университетскому
Совету. Сверх того, профессоры обязаны ежегодно ездить по
губерниям для обозрения школ... Сколько денег и трудов
потерянных! Прежде хозяйство университета зависело от его особой
канцелярии — и гораздо лучше. Пусть директор училищ года в два
один раз осмотрел бы уездные школы в своей губернии; но смешно и
жалко видеть сих бедных профессоров, которые всякую осень
трясутся в кибитках по дорогам! Они, не выходя из Совета, могут
знать состояние всякой гимназии или школы по ее ведомостям: где
много учеников, там училище цветет; где их мало, там оно худо; а
причина едва ли не всегда одна: худые учители. Для чего не
определяют хороших? Их нет? Или мало?.. Что виною? Сонливость
здешнего Педагогического института (говорю только о московском,
мне известном). Путешествия профессоров не исправят сего
недостатка. Вообще Министерство так называемого просвещения в
России доныне дремало, не чувствуя своей важности и как бы не 68
ведая, что ему делать, а пробуждалось, от времени и до времени,
единственно для того, чтобы требовать денег, чинов и крестов от
государя.
Сделав многое для успеха наук в России и с неудовольствием
видя слабую ревность дворян в снискании ученых сведений в
университетах, правительство желало принудить нас к тому и выдало
несчастный Указ об экзаменах. Отныне никто не должен быть
производим ни в статские советники, ни в асессоры, без
свидетельства о своей учености. Доселе в самых просвещенных
государствах требовалось от чиновников только необходимого для их
службы знания: науки инженерной — от инженера, законоведения — от
судьи и проч. У нас председатель Гражданской палаты обязан знать
Гомера и Феокрита, секретарь сенатский — свойство оксигена и всех
газов. Вице-губернатор — пифагорову фигуру, надзиратель в доме
сумасшедших — римское право, или умрут коллежскими и титулярными
советниками. Ни 40-летняя деятельность государственная, ни важные
заслуги не освобождают от долга знать вещи, совсем для нас чуждые
и бесполезные. Никогда любовь к наукам не производила действия,
столь несогласного с их целью! Забавно, что сочинитель сего
Указа, предписывающего всем знать риторику, сам делает в нем
ошибки грамматические!.. Не будем говорить о смешном; заметим
только вредное. Доныне дворяне и не дворяне в гражданской службе
искали у нас чинов или денег; первое побуждение невинно, второе
опасно: ибо умеренность жалованья производит в корыстолюбивых
охоту мздоимства. Теперь, не зная ни физики, ни статистики, ни
других наук, для чего будут служить титулярные и коллежские
советники? Лучшие, т.е. честолюбивые, возьмут отставку, худшие,
т.е. корыстолюбивые, останутся драть кожу с живого и мертвого.
Уже видим и примеры. Вместо сего нового постановления 69
надлежало бы только исполнить сказанное в Уставе университетском,
что впредь молодые люди, вступая в службу, обязаны предъявлять
свидетельство о своих знаниях. От начинающих можно всего
требовать, но кто уже давно служит, с тем нельзя, по
справедливости, делать новых условий для службы; он поседел в
трудах, в правилах чести и в надежде иметь некогда чин статского
советника, ему обещанного законом; а вы нарушаете сей контракт
