сторону; похоже, у этих двоих все складывалось вполне удачно. Волк рылся в моей суме, судорожно пытаясь что-то отыскать, а Премудрая в очередной раз оправдывала свое прозвище, давая всем дельные советы и оказывая посильную помощь. Наконец, удалось приземлиться. О-о, это была отдельная история, которой можно было бы посвятить полнометражный комедийный фильм под названием 'Умирающий лебедь идет на посадку с принцем, колдуном и его дочуркой на борту'. То есть, это даже трудно себе представить без соответствующих спецэффектов. Но приземлились все-таки в полном составе и даже ковролайн не раздолбали (потрясающе!).
Ну что я могу сказать? Мы мало что не рухнули в парижском пригороде, прямо в расцвеченную осенью рощицу. Там, бесспорно, и воздух был свеж и романтичен (особенно, как я заметил, для Жанны и Огюста), и осенние листья — прекрасны, и ночное небо сияло россыпью звезд… но выбираться надо было. Как всегда, без гениального плана не обошлось, правда, на сей раз его предложил Волчик. Суть плана состояла в том, что нам предлагалось поймать обычный ковер-самолет и упросить (да еще и задарма!) водителя тащить на прицепе целый ковролайн и нас впридачу. Ничего умнее, чем воплотить все это в жизнь, мы не придумали. В результате на пятом пойманном нами ковре мы ехали до Парижа изрядно избитые, потрепанные и злобные. И разоренные вдобавок.
Наконец, мы были на месте — у ковродрома. Французы горячо прощались с нами; Огюст пожал мне руку, Поль похлопал по плечу, а Жанна… нет, не угадали. Она сказала: 'Прощай. Удачи тебе' — и чмокнула меня в щеку. Вдруг, уже перед самым расставанием, Огюст повернулся к Жанне.
— Janette, ma cheri… я давно хотел тебе сказать, но… не решался. У тебя как-то складывались… ну, отношения с Полем, но теперь… я, наконец, говорю: выходи за меня замуж!
— Огюст, милый! — и девушка повисла у него на шее. — Я все эти пять лет ждала, когда ты это скажешь! И с Полем я стала встречаться, чтобы ты ревновал! Огюст, дорогой, конечно же, я согласна!
— О, Боже, — вырвалось у меня. Как же меня достали эти французы со своими сердечными делами! За-дол-ба-ли. Еще чуть-чуть — и голова лопнет.
— Mon ami, — Поль-Густав подошел к Василисе, взял ее за руки. — Прости меня. Я… не понимал. Но теперь я все вижу. Ты мне нравишься, но я не хочу делать тебе больно. Поэтому прощай, cher ami. Пусть твой путь будет легок, а твое сердце — всегда наполнено теплотой и любовью. Прощай.
Топливный бак, наконец, был заполнен до отказа; ковролайн медленно начал взмывать в воздух. Ветер трепал наши волосы; немного огорченно мы махали французам; я видел, как Жанна внизу утирает слезы.
И все-таки, что Поль имел в виду?..
Следующую остановку запланировали в Лондоне. Конечно, в этот раз летели уже одни. Никаких англичан, совершавших перелет из Франции до дома, на нашу тарахтелку не подсаживалось; я позволил себе немного отдохнуть. Правда, единственным результатом получасового отдыха послужило Васино: 'Лентяй!' Но я только ухмыльнулся в ответ: я, в общем-то, этого и не скрываю. Лентяй, да еще тот.
Впрочем, сутки, составившие перелет до Англии, стали для меня, в основном, 'трудовыми буднями': я после небольшой передышки весь день носился по ковру как заведенный: то штопал, то готовил, то правил курс, то ковер латал. Волк глядел на меня, как приближенный королю герцог на обедневшего дворянина — с легким оттенком удивления, разочарования и насмешки, Вася — как психиатр на пациента, подающего надежды. Сам не знаю, какой комар меня укусил. Трудоголичный, наверное. Вот есть малярийные — они малярию разносят. А этот разносит трудоголизм. Новый вид комаров-мутантов. Василек в эту версию, конечно, не поверила. И правильно. На такой высоте комары не попадаются.
Море, проплывающее внизу, мы особо не разглядывали. Во-первых, было неинтересно, а во-вторых — неудобно. Для этого надо было подползти к краю, перегнуться и не зажмуриться: ветер бил в лицо.
Вечером мы с Василисой сидели на краю ковролайна, болтая ногами, и грызли орешки. Без пива. Я бы, конечно, не отказался, но где его взять-то на высоте 1250 м над морем? Так что обходились без пива, чайком из термоса. Волк спал. Днем у него обнаружилась небольшая температура, и теперь он спокойно болел; а болеющим полагается дрыхнуть без задних ног и набираться сил. Мы же любовались на закат. Захватывающее зрелище: словно художник опрокинул на полотно всю палитру, да так удачно, что рыжие, золотистые, розовые тона оказались по большей части сверху, а синие, зеленые, коричневые, серые — внизу. И все это еще и с большой высоты. Смотрелось потрясающе, и мы ощущали себя властелинами вселенной — всемогущими, всезнающими, перед которыми мир раскинулся, как на ладони. Я тихонько радовался про себя тому, что на ковролайн не пришлось разоряться. Вася молчала и улыбалась.
— А все-таки хорошо, что с нами больше никто не летит, — вдруг сказала она.
— А что?
— Да нет, просто, — царевна нахмурилась и отвернулась. — Это я просто подумала. Насчет…
— Насчет Поля, — не без ехидства докончил я.
— Причем тут Поль, — рассердилась Вася. — Насчет Жанны.
Я удивленно расширил глаза.
— Вася?!
— Это не то, что ты подумал, — прорычала она и уже более мягким голосом пояснила: — Я никак не пойму, какого черта она варила приворот, если уже много дней любит Огюста…
Я пожал плечами:
— Может, она его и не любит вовсе. Видишь, что это за юла — то к одному, то к другому.
— Да нет, не может быть. Она ведь… такая честная, такая порядочная, и умная, и красивая… я прямо не знаю, куда мне деваться рядом с ней. Чувствую себя… неполноценной какой-то.
— Ты это брось, — насупился я. — Ты в сто раз лучше ее.
— Правда?..
— Конечно. По крайней мере, ты меня не обманываешь. И приворотов не варишь.
Вася фыркнула.
— Еще этого не хватало!
— Это точно! И вообще, на что она рассчитывала, у меня же невеста есть.
— Вань, — Вася чуть подвинулась, чтобы лучше слышать (мы сидели на 'пионерском' расстоянии), и шепотом спросила: — А ты… любишь Настю, да?
— Ну, — неопределенно ответил я, только сейчас всерьез задумавшись: правда ли я люблю свою невесту?
— Что 'ну'?
— Н-ну, люблю, а что?
Сам не знаю. Она, конечно, надоедливая, Анастасия. И эти ее 'рыбки' и 'пупсики' ужасно утомляют… но… я, кажется, привязался к ней. Возможно, это и была та самая любовь, про которую говорят, что она хороша для браков.
Васины зеленые глаза впились в меня, да так, что я почувствовал себя окончательно не в своей тарелке.
— Да просто я думаю… расскажи мне, а как вы познакомились?
Ах, да, она ведь не в курсе…
— Вась… э… я… в общем, пробегал через ее покои.
— То есть?
— Ну… — я рассказал Премудрой о том, как начался мой путь.
— Ясно… то есть, вы виделись всего три раза? Тогда, в покоях, потом еще раз в тереме и потом еще когда прощались, да?
— Именно. А почему тебя это так волнует?
— Ну просто… Настя ревнивая очень. Если она тебя вправду любит, то лучше не рассказывай ей про Жанну.
Ох, темнишь ты что-то, царевна. Зачем же тебе это на самом деле знать?
— Ребята! — сзади раздался голос Волка.
Мы обернулись. 'Больной' потянулся, сладко зевнул и, глядя прямо по курсу ковролайна, пробормотал:
— Это, часом, не берег царства Аглицкого?
