взойти помог?
- И-и! Что за треп, уж как обидно от тебя-то слышать!
- Ну, прости, брат, я ничего, - принялся оправдываться Степан Степанович. - Это ж сороки-сплетницы на хвосте разносят. А ведь и много чего еще разносят, Артамон Васильевич...
- Тьфу ты! Так и норовишь ужалить, а еще другом моим прозываешься...
- Да я чего... Ну, не буду, не буду... А вот я лучше чарочку за тебя выпью!
- Это дело...
Далеко за полночь гость крепко-накрепко уснул за столом, а барина, орущего песни и все норовившего пуститься в пляс, слуги едва доволокли до опочивальни. Потом то же самое проделали и с совершенно бесчувственным Любимовым.
На следующий день разбитый, с больной головой возвращался от Бахрушина Степан Степанович. И хоть прохладный стоял день, Любимов был весь красный, с круглого лица текли струйки пота. Он задыхался.
А пока сокращал Степан Степанович версты до родной Любимовки, Маша, привезенная назад, томилась, запертая на ключ в его комнате. Еще когда схватили ее и повезли незнаемо куда любимовские холопы, сердце девушки сжалось от страха и предчувствия большой беды. А уж когда вдруг ни с того, ни с сего обратно повернули... И вот теперь она вновь – пленница. И нет рядом единственного заступника – о сем уж дворовые ей доложили с издевкой.
Когда Машу втолкнули в барские покои, она, едва различив затуманившимся от слез взглядом иконы в красном углу, бросилась перед ними ниц и так провела несколько часов, не вставая.
Проходило время, протекала ночь, а Любимова не было. Девушка, уставшая, измученная разрывающей сердце тревогой, тяжко задремала. Но вот послышался скрежет ключа в дверном замке…
«Барин!» – вздрогнула Маша и вскочила. Но, отчеканивая шаги, вошел в комнату Григорий – и стало еще страшнее. Гришка тупо уставился на пленницу, и она вдруг поняла, что жених ее нареченный – пьян вдрызг, а сего греха с ним никогда не случалось. Отродясь никто не видел первого парня на деревне в столь великом подпитии. Чего и от трезвого-то от него ожидать, предугадать было трудно, а тем паче...
- Ну, что смотришь? Не ждала? Ничего, барин нам покамест потолковать не помешает.
Маша не произнесла ни звука.
- А ловка ты, Марья Ивановна! Недотрога тихонькая... До той поры скромна была, пока по нраву себе не нашла...
Маша вскинула ресницы.
- Ну, нечего! - прикрикнул Гришка. – Я насквозь тебя вижу... Степан-то Степаныч наш, хошь и господин, да старая квашня, а тут-то всем вышел избранник – барин, да вояка, да богат, да пригож... Куда до него худому холопу Гришке. Не пара мужик-деревенщина нашей царевне!.. Не прощу.
Он больно схватил ее за плечо.
- И образине старой, сиречь барину нашему не спущу! Ухожу я отсель. Насовсем ухожу. Тебя в жены взять хотел, да не будет этого, не стоишь. В полюбовницах моих походишь! Сейчас со мной пойдешь! Слышишь? Будешь при мне, пока не наиграюсь. Я-то теперь на дворяночке настоящей женюсь, ты еще жене моей прислуживать станешь!
Маша дернула плечом, пытаясь стряхнуть Гришкину руку, и с трудом проговорила, стараясь казаться спокойной:
- Пьян ты, Гришенька, и мелешь невесть что...
- Да пьян, а знаешь – отчего? Откроюсь – вон ты дрожишь, и мне страшно. А страшно того, что задумал. Должен я сегодня в Нижний по баринову велению отправляться, по торговому делу. Доверяет он мне таперича. Да только не в Нижний путь мой будет... А в том, что сделаю сейчас – тебя обвинят. Я, вон, и ключик сам смастерил, потому и вошел тайно, никто о том не знает... А скажут – Машка барина обокрала да сбежала, а там, ежели что... ищи меня свищи!
- Да ты что! – вскрикнула Маша. – Что надумал?! Да я сейчас...
Сильная рука накрепко зажала ей рот.
- Кричать не вздумай только. Сказал – со мной пойдешь! Смиренница...
Маша забилась в его руках, больно ударила Гришку локтем. Он, разъярившись, оттолкнул ее, и девушка, падая, ударилась о край стола. Опрокинулся подсвечник с догорающими свечами, вспыхнула скатерть... С каждой секундой огонь набирал силу. Гриша от этого зрелища почти протрезвел. Еще через мгновенье пришел в восторг: «А как все выходит-то! Вот оно... и следов не останется! Ну уж теперь...»
Он метнулся к образам, снял икону Николая Угодника. За иконой – тайник, - знал, подглядел в замочную скважину, как барин прячет добро, собираемое по камушку драгоценному, по монетке... Сребролюбие одолело в последние годы Степана Степановича. Вскрыл Григорий тайник, вытянул заветную баринову шкатулку, которая сама по себе - состояние, и торжествующие глаза его заблестели едва ли не ярче драгоценных камней на ее крышке. Маша без сознания лежала на полу. Гриша глянул на нее с нехорошей усмешкой и пробормотал:
- Что же, видать, судьба твоя такова. Никому не достанешься. А и не надо! И любовь моя проклятущая вместе с тобой сгорит.
Комната уже наполнялась дымом. Гришка бросился прочь.
...Первым заметил валивший из бариновых покоев дым Антипка. Он помчался по всему дому с воплями:
- Горим!!!
Дом мгновенно отозвался суматохой, криками, плачем. Находившие внутри слуги хватали первое, что
