дверь. Шешковский притих за его спиной, не смея нарушать тайные думы начальства. А думы были вот о чем: сколько не приглядывался генерал к Вельяминову, не мог он заметить в нем ничего, что указывало бы на то, что он лжет. Нет, кое в чем он, конечно же, привирает, но в главном – нет. На это у Андрея Ивановича было особое чутье. А если так, тогда – плохо. Отпускать его теперь нельзя. А держать без вины – неприятности можно навлечь, все-таки бестужевский человечек. Значит, как угодно, а признания надо добиться, хоть какого, хоть в чем бы то ни было. В конце концов, быть того не может, чтобы, будучи на службе столь секретной, юноша не знал такого, о чем ему, Андрею Ивановичу послушать было бы весьма интересно. А там бы и впрямь отпустить можно. Или же... Ушаков вздохнул и обернулся, наконец, к Шешковскому:
- Степушка, ступай, распорядись там, чтобы с завтрашнего дня Вельяминова – на хлеб и воду. И - в другое помещение.
- Понял.
- И... вот что еще. Не давать ему спать.
Шешковский поклонился.
...Едва Александра втолкнули обратно в камеру, он, как не был взволнован и обескуражен, сразу же упал на свою лежанку и уснул. Но сон его оказался недолгим, его разбудили, снова подняли, куда-то повели... Он ничего не понимал. И вот перед ним двери другой камеры. Переступив ее порог, Александр поежился, так как сразу же дала о себе знать промозглая сырость, и вообще, ничего хорошего в этом переводе в другое помещение не было. Крошечная каменная клеть, сырая и темная, с ворохом соломы вместо кровати. Александр перекрестился, тяжело вздохнул и опустился на солому. Стоять у него не было сил. Но едва стали слипаться его тяжелые воспаленные веки, как резкий удар по щеке заставил его сильно вздрогнуть и открыть глаза. Перед ним стоял один из охранников, который повторял:
- Спать не велено, сударь!
Этого Александр никак не ожидал, только и смог переспросить:
- Как так не велено?! Кем?
- Его превосходительством.
«О Боже! – подумал молодой человек. – Что ж меня еще-то ждет?»
Эта ночь стала для него настоящей пыткой. Были минуты, когда Александру казалось, что сон, наваливающийся на него, особенно в часы раннего утра, преодолеет все, и он откидывался на солому, но его тут же рывком поднимали на ноги. Охранник, приставленный Ушаковым, отхлестал себе ладони о его щеки... Когда лязгнула дверь, Александр едва удержался, чтобы не застонать.
- К допросу!
«Как, опять?!»
Ноги не слушались и заплетались. Ему казалось, что он задыхается. И вот перед ним те же лица, только Ушаков еще мрачнее, чем был, когда они расстались, а его помощник имеет утомленный вид.
- Ну, подумал? – вопросил генерал. Жгучий взгляд Александра, полный ненависти, был весьма красноречивым ответом. И взгляд этот очень Андрея Ивановича обрадовал, он даже лицом просветлел.
«Эге! – провертелось у него в голове. – С одной ночи как... Да и ночи-то неполной. Скоро кидаться на меня станет. Да, все будет проще, нежели я думал. Хрупкий, изнеженный барчук, а туда же – политика, игры тайные. Ну, ничего...»
- Не смей молчать, когда я вопросы задаю! – прикрикнул он на Александра, как на нашкодившего ребенка. – Понял, что нужно Отечеству послужить?
Молчание.
- Так, значит? Не соизволите со мной словом перемолвиться? – генерал улыбнулся и философски протянул: - Да-а, вот ведь как бывает... Меня-то из бедности, из нищеты, можно сказать, вынули, одно и было, что имя дворянское, а к сему - именье – един двор крестьянский. А ты, вон, Вельяминов урожденный... А вот стоишь сейчас передо мной, и вся жизнь твоя от одного шевеления мизинца моего зависит.
- Не только, - прошептал Александр запекшимися губами. – Еще и от воли Божией...
И так сказано это было, - даром, что шепотом, - что вновь помрачнел Андрей Иванович.
«Ого! – подумалось, - а не поспешил ли я его в слабаки записывать...»
Но мысли сей никак нельзя выказывать!
- Не дрожи, - покровительственно бросил Ушаков, хотя Александр вовсе и не дрожал. – Я тебе зла не желаю. Напротив, сына роднее станешь... Переходи ко мне на службу. Я-то о будущем твоем получше, чем Бестужев твой, позабочусь. Тут карьера такая для тебя... Степан вон уже погрустнел, завидует. А за ночь сегодняшнюю не взыщи, больше сего не повторится. Подписывай – и свободен.
Степан уже поглаживал бумагу, которую должен был подписать Вельяминов.
- Больше ничего я подписывать не стану! – заявил Александр.
Андрей Иванович сдвинул брови и с минуту глядел на него, поглаживая подбородок. Потом медленно поднялся со своего кресла и подошел к юноше едва ли не вплотную.
- Вот как? А чем же, скажи на милость, наша служба хуже твоей? Или никого еще на дыбу не отправил? Так отправишь, - генерал-аншеф рассмеялся, - дело времени... Ты же, как и я, - на страже спокойствия государственного...
- Я, может, службу свою поначалу иначе представлял, - тихо сказал Александр, - но другой мне не нужно, тем паче – в Тайной канцелярии. Я дипломатом хотел быть...
- Теперь уж не будешь, - перебил Ушаков, возвращаясь на место. – Вот это я тебе обещаю. Ох, и дурень ты, даром, что в дипломаты метил. Ладно... Дадим тебе маленько передохнуть, да, Степан? Понял ли, что ты даже спать теперь не сможешь без моего на то соизволения? А у меня было раз так, что один вот такой же после нескольких ночек, подобных твоей сегодняшней, - нескольких, слышь! - прям на дыбе уснул. Вот.
