Так что, умнеть пора...
Когда Александра увели, Ушаков обернулся к Шешковскому.
- Ну, что скажешь, Степан Иванович?
- Да чего ж сказать, - с трудом сдерживая зевоту, пробормотал Шешковский, - сломается скоро... Построже бы с ним только, ваше превосходительство.
- Да трудненько, - пробормотал генерал, - все ведь тайком, и разрешения нет у меня ни на что. Как хорошо бы, кабы сам упрямиться прекратил, баран этакий... Э, ты-то бодрее гляди, раззевался!
- Меня-то за что мучаете, ваше превосходительство? - жалобно пробормотал Шешковский. – И домой не отпустили, и всю ночь за бумагами просидеть заставили.
- Но-но! Привыкай. Тебе еще не то предстоит – несколько ночей кряду спать не сможешь вот с этакими. Вот помру я, станешь начальником сего учреждения...
- Да что вы... Да куда ж мне...
- Именно – тебе. Это уж я знаю, предрекаю, людей я, голубчик, насквозь вижу. Ладно, ступай домой, сосни. Но к вечеру чтоб вновь у меня был! Тебе сегодня еще одна ночь бессонная предстоит. Да не тебе одному...
Александр надеяться уже перестал, а смириться с безысходностью не мог. Все в нем возмущалось и рвалось при мысли о чудовищной несправедливости, допущенной по отношению к нему. Он был уверен, что Бестужев не знает о его аресте, что ни он, никто другой не предпринимает ничего, чтобы вызволить его отсюда. А если бы Бестужев знал? Рискнул бы он ходатайствовать за своего сотрудника, обвиняемого вообще не пойми в чем?
Дни тянулись мучительно. Ушаков периодически вытягивал его на многочасовые допросы, становясь с каждым разом все грубее и настойчивее, доводя подследственного едва ли не обморока. Этим, впрочем, пока дело и оканчивалось, хотя каждый раз угрозы дыбы и кнута становились все красноречивее в устах грозного генерала. И постоянное ожидание мучений тоже изнуряло. Постепенно исчезли все «барские замашки» Александра, как издевательски выражался Ушаков. Можно было есть раз в день непропеченный кислый хлеб и пить мутную воду, можно было спать на гнилой соломе, и просыпаться, когда уже зуб на зуб не попадает от холода. Здесь Александр научился молиться, не так, как упрашивала его каждые утро и вечер нянюшка в детстве («скорее, скорее, отделаться б от нее побыстрей!»), а так, когда осознаешь, что Тот, к Которому ты сейчас обращаешься - есть твой, не главный даже, а единственный Источник спасения. И лишь с Ним можно говорить обо всем, что разрывает сердце...
Пробуждение среди ночи, в любое время, - в начале ее, в середине, или уже к рассвету, – давно стали для Александра привычными. Вот и сейчас он с трудом поднялся и его повели на допрос. Прошли знакомый коридор, и у молодого человека екнуло в груди. Путь их нынче лежал не в кабинет Ушакова.
«Господи! – взмолился Александр. – Ведь на пытку ж ведут! Помоги, дай силы... не выдержу я».
И действительно, еще не раскрыли перед ним низенькую дверь, а Александр уже знал, что увидит сейчас...
Андрей Иванович ждал его. Неизменный Шешковский, неизменно же тихий и скромный, поглядывал из темного угла на вновь вошедшего. Кроме них, здесь еще были люди...
- Милости просим, - прошептал, усмехаясь, генерал, и, схватив Александра за локоть, протянул его в неосвещенный угол, где смиренно примостился на лавке Степан Иванович. Вельяминова генерал почти силой усадил рядом.
- Попрошу потише, Александр Алексеевич! – в ухо говорил Ушаков. – До вас еще очередь дойдет. Ждите...
Ждите?! «Чего?» – захотелось отчаянно крикнуть Александру. Тут он почувствовал на запястье пальцы Шешковского, железно стиснувшие его руку. Саша едва подавил возглас.
Меж тем картина перед ним разворачивалась страшная... Он и хотел бы не смотреть, но не мог, словно приворожило его. Он смотрел на дыбу, на которую вот-вот вздернут какого невысокого изможденного человечка, а Шешковский пристально, не отрываясь смотрел на него. И когда раздался вопль, эхом усиленный, Александр дернулся, рванулся, сам было вскрикнул, но плотно, - не продохнуть, - легла на его рот ладонь Шешковского, другой рукой Степан Иванович перехватил его за талию и потянул на себя. Дернувшись еще пару раз, Александр затих. Ему ничего не оставалось, как смотреть, слушать, ибо не видеть и не слышать было невозможно...
Его мутило и руки слегка подрагивали, но вот перед ним вновь возник грозный генерал.
- Да очнись ты, - услышал Вельяминов его почти брезгливый негромкий окрик. – Степушка, водой его, что ли, сбрызни...
- Не стоит! – сказал Александр и поднялся с лавки. Сделал несколько шагов на генерала. Не ожидал Андрей Иванович от полубесчувственного, казалось, юноши ни такого жеста, ни такого тона, так что даже невольно отступил.
- Теперь моя очередь, я полагаю? – спокойно осведомился Александр.
Неожиданная пощечина отбросила его к стене, он вновь плюхнуться на лавку.
- Щенок, здесь распоряжаюсь я! – прошипел генерал.
Александр вытирал текущую из носа кровь. Глаза его упрямо горели, и отчаянно-решительное выражение лица зоркий как кошка Ушаков разглядел даже в тени.
- Что, не проняло? Добавь ему, Степан.
Второй удар в лицо заставил Александра вскрикнуть.
- Так-то лучше, - сказал Андрей Иванович. – Ну, понравилось ли, что увидел? Молчишь? А ведь для тебя-то я кое-что посильнее приготовил...
Александр молчал, но в напряженном молчании его почему-то не чувствовал Андрей Иванович никакого трепета. Злиться начал сам генерал, да едва ли и не нервничать, – а виданное ли это дело для грозного начальника Тайной канцелярии? Но нечто вроде уважения к подследственному все сильнее
