6
Шли дни. Каждое утро я приходил в корректорскую и принимался за газетные полосы. Выискивал в них ошибки. Сначала Ольга Павловна проверяла после меня, но вскоре убедилась, что я вычитываю довольно грамотно. А главное — добросовестно. И доверила мне работать самостоятельно. Сидела за своим столом, а я — за своим. И каждый делал свое дело.
Иногда в корректорскую заходил редактор газеты или кто-нибудь еще. Но бросить недочитанную статью ради того, чтобы слушать начальство, — этого Ольга Павловна никогда не делала. Она говорила: «Будьте добры, подождите. Я занята» — и продолжала читать. А начальство переминалось с ноги на ногу и ждало стоя, потому что третьего стула в корректорской не было.
Никто никогда не сказал ей: «Прочитаете потом, а сейчас слушайте меня». Такой уж она имела авторитет.
С нею по-прежнему было интересно. Когда выдавались промежутки между работой, она становилась словоохотливой и веселой, одну за другой рассказывала интереснейшие истории, и все они были из корректорской жизни. Но приносили полосы — и рассказ прерывался на полуслове. Ольга Павловна набрасывалась на газетные полосы, как я на обед в столовой. В корректорской наступала почти ночная тишина.
И тут проявлялась одна из странных особенностей Ольги Павловны. Почти ночная тишина время от времени нарушалась. Раздавался тихий ликующий смех. Как будто человеку приснился райский сон.
Это означало, что Ольга Павловна нашла ошибку.
Я же никогда не смеялся. Я работал беззвучно. Я молча исправлял ошибки и не радовался тому, что нахожу их, наоборот, злился, потому что они мешали мне читать.
Но когда я прочитывал статью и ошибки не находил, то злился еще больше, потому что мне становилось жаль бесполезно потраченного времени. «Зачем же я читал? — говорил я себе. — Если б знал, что нет ошибок, ни за что не стал бы читать».
Вот и получалось, что у меня совершенно не было поводов для радости.
А Ольга Павловна радовалась беспрерывно. И находя ошибки и не обнаруживая их. «Молодец, Корнеева», — бормотала она про себя, если ошибок не было, или: «Неплохо, Игнатьева». Это фамилии линотиписток. Она хвалила их за то, что они сумели набрать статью грамотно.
Она любила рассказывать мне, как, прочитав, например, вместо «было» «блыо» и исправив эту опечатку, она шла в наборный цех и объясняла какой-нибудь молодой линотипистке Озеровой, допустившей эту ошибку: «Дорогая, у тебя правая рука опережает левую. Обрати на это внимание». И как эта Озерова сначала недовольно фыркала, потому что «молодежь не любит, когда ее учат», а потом соглашалась и принимала замечание во внимание, так как Ольга Павловна объясняла ей, что опечатки типа «блыо» характерны для тех, у кого есть недостаток «забегания», когда одна рука работает быстрее другой.
И кончала она свой рассказ с радостной улыбкой, говоря, что теперь — она надеется! — Озерова будет работать лучше.
Вообще Ольга Павловна была умной женщиной, но корректорское дело любила с такой силой, что иногда выглядела глуповатой. Например, она считало, что все лучшее в нашей жизни происходит благодаря корректорам. Однажды она сообщила мне. что даже революции здорово помогли прогрессивно настроенные корректоры.
И она рассказала мне историю, действительно интересную, — ее, наверное, многие знают, а я не знал. Когда Николай Второй взошел на престол, все газеты поместили сообщение о том, как проходила коронация. Но в одной петербургской газете работали прогрессивные корректоры, и они специально допустили опечатку. В сообщении была такая фраза: «На голову царя была возложена корона». А корректоры в слове «корона» вместо «к» поставили «в». Получилось: «На голову царя была возложена ворона».
Конечно, власти возмутились, газете пришлось дать опровержение. Но так как прогрессивные корректоры продолжали в ней работать, то о опровержении опять появилась буква «в». Теперь уже не вместо «к», а вместо «н». Весь Петербург с восторгом читал: «На голову царя была возложена корова».
Конечно, это они здорово и смешно придумали. Ольга Павловна считает, что эта опечатка подорвала авторитет царя.
Я ей говорил: «Авторитет царя был подорван в Кровавое воскресенье. Это, Ольга Павловна, каждый школьник знает». А она отвечала: «Да, разумеется. Но и благодаря этому случаю тоже».
У меня с самого начала обнаружился большой недостаток: в неинтересных статьях я хорошо исправлял ошибки, а в интересных — хуже. Иногда пропускал. В интересных статьях я увлекался чтением и на слова переставал обращать внимание. «Как же так! — ужасалась Ольга Павловна. — Если доверить газету вам, то представляете, что получится? Все скучные статьи будут правильными, а интересные — с ошибками! Так нельзя… Сережа!» Еще она говорила: «Пора забыть, что вы когда-то были читателем! Теперь вы не читатель. Вы корректор!» И несколько раз рассказывала мне историю о том, как один известный дореволюционный медик пришел на концерт Шаляпина и, увидев на сцене его громадную фигуру, воскликнул: «Какой скелет!»
Ольга Павловна восхищалась этим медиком. Она говорила, что он умел видеть окружающий его мир
глазами настоящего профессионала и что это хорошо. Что и корректора каждая статья должна интересовать прежде всего с точки зрения его профессии, то есть не с точки зрения содержания, а с точки зрения грамотности. «Учитесь этому, Сережа», — говорила Ольга Павловна.
Однажды она положила передо мной газетную полосу и предупредила: «Будьте внимательны, это набирала Соломина».
Соломина! Была в наборном цехе такая линотипистка. Совсем уже не новичок, но ошибок делало больше всех. Причем в грамотности не уступала другим. Все ломали голову, почему же у нее столько ошибок, разбирали Соломину на комсомольских и профсоюзных собраниях, — ничего не помогало, никто не мог найти причину. Но потом выяснилось, и обнаружила это Ольга Павловна: Соломина поет! Она пела во время работы, она набирала текст какой-нибудь серьезной статьи, напевая про себя популярные эстрадные песни. Иногда она набирала и слова этих песен вперемежку с текстом статьи, а если не набирала, то все равно делала огромное число ошибок. Ей запретили петь, и она стала работать грамотнее, но иногда забывалась и снова начинала петь, и опять в статьях появлялось несметное число ошибок.
Набранные ею статьи нужно было вычитывать особенно внимательно. Поэтому Ольга Павловна и предупредила меня.
Я читал внимательно. Это была четвертая страница газеты, здесь печаталось много интересных заметок для развлечения, но я старался не увлекаться их содержанием до тех пор. пока мне не попалась небольшая заметка с фотовыставки.
Конечно, я бывал на этой фотовыставке. И не один раз. Видел там много хороших фотографий, и мне было интересно: что же о них пишут? Только начал читать и сразу возмутился: фотоэтюд «Перед последним раундом, который мне понравился больше всех работ на выставке, автор заметки назвал натуралистичным. Но какой же там натурализм! Просто правда жизни: снят боксер, сидящий в углу ринга, его лицо крупным планом и пот, текущий по лицу. Эту фотографию я рассматривал долго — вспоминал и свое увлечение боксом, и Жорку, выступающего по телевидению, и даже парня в зеленой тенниске. А автору заметки снимок не понравился. И во многом другом, по-моему, он был неправ. Одним словом, заметка меня разочаровала. Я дочитал полосу и отдал Ольге Павловне. Она отнесла ее в наборный цех.
А на следующее утро в корректорскую вошел редактор газеты. «Ну, спасибо, — сказал он, глядя на Ольгу Павловну. — Удружили». Начал он спокойным, тихим голосом, но потом вдруг закричал визгливо и оглушительно: «Я двенадцать лет работаю редактором, а таких ошибок у меня не было! Понимаете, что вы натворили!»
Услышав слово «ошибка», Ольга Павловна изменилась в лице и вскочила «Какая?» — спросила она.
