Вот и весь разговор. Но после него у меня постепенно стало портиться настроение. Почему-то вдруг стало очень жалко, что мое увлечение математикой прошло без всякого следа. Не оставило после себя никакой пользы. Мишка поступил на мехмат, из него, бесспорно, выйдет ученый, может быть, даже очень крупный ученый. А я стал корректором. Зависть во мне шевельнулась, что ли, но когда я представил себе нашу маленькую корректорскую и Ольгу Павловну за столом, то вдруг почувствовал, что занимаюсь чем-то страшно мелким. Что я опять сижу на стуле, который не играет. Причем на этот раз на каком-то особенно удаленном стуле, где-то в углу, в заброшенном углу, вдали от всех людей, которые делают что-то важное, что-то пробуют и ошибаются, пробуя, а я сижу на своем стуле в углу, затянутом паутиной, и только замечаю их ошибки, сам ничего не делая.
Потом мы обедали. За столом велся светский разговор, но я сидел мрачный. Мама спросила Мишку, как здоровье его отца, тот ответил, что теперь уже хорошо, что после больницы он уже совсем поправился. Бабушка немедленно вскричала: «Боже мой! Твой папа в больнице! Что у него было?» Она прекрасно знает, что у него было, но пропустить повод вскричать не может. «Он лечился по поводу воспаления легких», — ответил Мишка.
И тут начался дурацкий разговор.
Я сказал: «По поводу. Ты, Мишка, грамотей!»
«Он правильно говорит, — заявила мама. — Он говорит медицински правильно. Илья Михайлович лечился по поводу пневмонии».
«Позвольте! — вмешался папа. — Разве появился новый язык — медицинский? Есть медицинская терминология, но язык у нас у всех один — русский. И ты не сбивай мальчика. По-русски нельзя сказать: «Он лечился по поводу». Он лечился от… От чего он лечился? От воспаления легких. Ладно, ладно, — закричал он маме. — От пневмонии, пусть будет по-твоему! Но от, а не го повод у».
Тут бывший у нас в гостях Кирилл Васильевич проглотил кусок и сказал: «Он лечился от воспаления легких» — это правильно, но стилистически неуклюже».
«Из-за… — подал голос я, прекрасно понимая, что говорю глупость. Но такое уже было настроение. — Он лечился из-за воспаления легких».
«Нет, — сказал Кирилл Васильевич, — Так совсем нельзя. Из-за имеет совсем другой смысл».
«Правильно, — согласился я. — Например, «из-за острова на стрежень». Из-за — это когда какое- нибудь препятствие, и ты из-за него выглядываешь. Или выскакиваешь».
«Не только, — сказал Кирилл Васильевич. — Не только. Но…»
Тут вмешалась бабушка. Она сказала: «Боже мой! Мне стыдно признаться, но я уже дожила до седых волос, а толком так и не знаю, что такое «на стрежень». Что такое стрежень?»
«Разве стрежень? — удивился Мишка. — А я всю жизнь пою стержень. Из-за острова на стержень…»
«Ты поешь? — спросил я. — Разве ты всю жизнь поешь? Я от тебя ни одной песни не слышал».
«Миша! — воскликнул папа. — Постыдись! Я понимаю, ты создан быть математиком, но это не освобождает тебя от обязанности знать родной язык. Читаешь ли ты художественную литературу? Ходишь ли ты в театр? Заглядываешь ли ты, наконец, хоть иногда в «Толковый словарь» Даля? Стрежень — это быстрое течение реки!»
«С, тэ, рэ, е, жэ, е, эн, мягкий знак, — сказал Мишка. — Итого — восемь букв».
«Боже мой! Он и здесь занимается математикой!» — вскричала бабушка.
«Зачем тебе знать, сколько в этом слове букв?» — спросила мама.
Мишка отодвинул тарелку и радостно улыбнулся. «Шесть лет тому назад, — сказал он, — я ехал в поезде с папой, и одна девчонка спросила меня, как называется быстрое течение реки. Она разгадывала кроссворд. Там было восемь букв».
Вот какая у него феноменальная память.
Поговорить мы не успели. После обеда он убежал собираться и в этот же день уехал. На свой мехмат. А я остался. Продолжал ходить в корректорскую.
Прошло еще несколько дней. Однажды я вернулся с работы в довольно плохом настроении, мне никого не хотелось видеть. В окнах нашей квартиры было темно, и я подумал: вот сейчас войду, свет включать не стану, посижу в темноте просто так.
Но дома была бабушка. Она сидела в кресле и смотрела в темноте телевизор. Я пошел в свою комнату, чтоб хоть там посидеть одному, но она остановила меня. «Сережа, — сказала, — по-моему, этот мальчик у нас бывал».
Я глянул на экран. Там дрались двое. Что-то знакомое было в одном из них. Я всмотрелся.
Это был Жорка. Мой старый школьный приятель. Жорка-бабник.
Я сел на стул и стал смотреть. Не мог понять, в чем дело. Ведь не прошло и двух месяцев, как он уехал поступать в Московский институт физкультуры, и вот — уже на экране телевизора.
«Это Жорка, — сказал я бабушке. — Неужели ты не помнишь? Он столько раз приходил к нам».
«Боже мой! — воскликнула бабушка. — Конечно, теперь я припоминаю! Его зовут Жора. Как ужасно он дерется! Он всегда так дрался, Сережа?»
Жорка дрался великолепно. Он всегда имел низкую стойку, а теперь она стала еще ниже. Он подкрадывался к противнику, как кошка к воробью. Достать его прямыми ударами было невозможно, только апперкотами и свингами, но Жорка сознательно избегал близкой дистанции. Он вертелся перед противником — низенький, согнувшийся, как уродец, — и вдруг выбрасывался во весь рост вперед и вверх, его прямые удары в лицо или живот били, как луч прожектора. Он ни разу не ударил серией, а бил только ударами одиночными, зато меткими, всегда достигающими цели. Очки шли ему пачками.
В перерыве его показали крупным планом. Секундант махал полотенцем. По лицу Жорки тек пот. «Боже мой, как он дышит!» — сказала бабушка.
К концу третьего раунда пришел папа. «Это Жора, он у нас бывал!» — радостно сообщила бабушка. «Как же, узнаю, — ответил папа. — Он выигрывает? Сейчас его видит вся страна».
Жорка выиграл. Судья выбросил вверх его руку, и в лучах прожекторов Жоркина мокрая подмышка засверкала, как водопад. Все-таки ему пришлось потрудиться.
Поздно вечером, уже перед сном, папа сказал: «Если мне не изменяет память, ты тоже когда-то занимался боксом. И, помнится, в свое время Жорка тебе завидовал».
Я не ответил. Я сам уже об этом думал. Да, Жорка мне завидовал. Да, в математическом кружке Мишка от меня отставал. Но теперь завидовать приходилось мне. Мои школьные друзья делали какие-то успехи, они двигались куда-то вперед, чего-то добивались, боролись, получали удары, напрягали все свои силы…
А я сидел в тихой комнате и выискивал чужие ошибки.
Именно в этот вечер я окончательно убедился в том, что опять сижу на стуле, который не играет.
5
Я тоже мог бы стать боксером. У меня были для этого все данные. И дрался бы я не хуже, чем Жорка по телевизору, и меня тоже приняли бы в институт физкультуры, и я рос бы, рос по спортивной линии, сначала плохой, потом средний, потом хороший, а в конце концов, может быть, даже знаменитый боксер. Я мог бы им стать. Я рос бы, все время оставаясь боксером, не меняя названия, и мог бы стать даже чемпионом страны, одним словом, мне было бы куда развиваться, о чем мечтать, и не пришлось бы работать корректором, выискивать ошибки, которые сделали другие, и всматриваться в опротивевшие буквы.
Это не просто фантазия. Жорка действительно когда-то мне завидовал. Папа прав.
Я пришел в секцию бокса после седьмого класса. Но совсем не потому, что мне нравился этот вид спорта. Бокс я не любил никогда. И все же стал им заниматься. Была на то причина.
Началось вот с чего. В наш город на гастроли приехал Аркадий Райкин. Он выступал мало, дал всего два концерта, один в филармонии, а другой в том Доме культуры, где я еще недавно работал.
Я очень хотел достать билет и пришел задолго до начала. Занял очередь и стоял довольно близко к
