результате мы оба в травмопункте оказались: он с переломом носа, а я с сотрясением мозга… Но я о чем… Я кричу, а Кахалани даже не оборачивается, идет быстрее, почти бежит. Ну хорошо, ты так, тогда и я по инструкции. Достаю пистолет, это я помню, по секундам отпечаталось, навсегда… Мне казалось, что я все ужасно медленно делаю… Снимаю с предохранителя… Поднимаю ствол повыше, чтобы не дай Бог… И дважды…
Гинзбург замолчал, смотрел на Карпухина широко раскрытыми глазами, и казалось, не видел он перед собой ничего — ни гостя своего, ни кухни, а только спину убегавшего электрика и свою руку с оружием.
«Широко закрытые глаза», — вспомнилось Карпухину название последней работы Кубрика, он хотел посмотреть этот фильм, даже билет в «России» заказал, но они с Руфочкой не пошли — Сима подхватила в тот день инфекцию, поднялась температура… Так он фильм и не увидел. Может, там и не было ничего о человеке, смотревшем перед собой, а видевшем только то, что в душе…
— Я и подумать не мог, что в это время меня проверять придут, — неожиданно спокойным голосом сказал Гинзбург и добавил: — У вас сигареты не найдется?
— Сигареты? — опешил Карпухин. — Нет, я не курю. Но и вы вроде не курите?
— Не курю, — согласился Гинзбург. — А вот пару дней в камере провел… Там все курили и мне предлагали, было неудобно отказываться. Вот я и… Знаете, как ни странно — впервые в жизни.
— Понравилось?
— Нет. Но все равно… Тянуло. Все курили, и меня тянуло. И сейчас вдруг… Не обращайте внимания.
— Вы думаете, — сказал Карпухин, — его засудят?
— Кого? Баренштейна? Нет, думаю — нет. Он-то, в отличие от меня, Кахалани не знал, ситуацию оценил однозначно, действовал точно по инструкции… Наверно, его и не арестуют. Да ведь и сегодня — отпустили, верно? Честно, я был так оглушен, что не очень помню, что стало с Баренштейном.
— Под залог, — сказал Карпухин.
— Значит, выкрутится.
Помолчали. Карпухин пил кофе, Гинзбург доливал ему из термоса, и Карпухин хотел спросить — почему, ведь на столе стоял электрический чайник, а на полочке три банки с разными сортами растворимого кофе. Должно быть, взгляд его был достаточно красноречивым — Гинзбург улыбнулся отстраненной, будто не ему принадлежавшей улыбкой:
— Это мне Маша утром в суд принесла, — сказал он. — Тогда не до кофе было, так надо допить, верно? Маша очень хороший кофе готовит, это не растворимый…
— Да, — подтвердил Карпухин, — очень вкусный кофе. Очень.
Неожиданно вырвалось:
— У вас замечательная жена, Миша. И невестка. Обе они замечательные.
— Ага, — кивнул Гинзбург. — А вот сын подкачал, да…
— Я не…
— Что есть, то есть. Игорь какой-то… бесхребетный. Ничего не хочет в жизни. А статью мою, — опять переменил тему Гинзбург, — ваш друг из посольства, наверно, уже передал по адресу? Вы ему адрес оставили, полагаю?
— Нет, — нахмурился Карпухин. — Не оставлял. И не велел ничего с диском делать. Они только скопировали… на всякий случай. Я же не знал, что может произойти с лэптопом, хотел подстраховаться.
— Все в порядке, Александр, — улыбнулся Гинзбург. — Могли бы и передать, ничего в этом… Костя Журавлев… Вы сказали, он сейчас в «Грозах», да, Костя быстро бы разобрался, что ничего в этой статье нет нового, хорошая статья, но все это и Косте, и мне, и Аскольду было понятно еще лет… ну, в начале девяностых точно. Старье.
Карпухин поставил чашку на стол. Старье. Зачем же…
— У вас такой удивленный вид, — усмехнулся Гинзбург. — Послушайте, Александр, вы действительно думали, что в лэптопе есть такое… Из-за чего его бы стоило похищать, потрошить пароли, переписывать?
— Но ведь вы сами… Эта бумага с кодами…
— Конечно! — воскликнул Гинзбург. — Конечно! Коды, это так вдохновляет! Начинаешь думать, что там действительно… Особенно, если коды так быстро раскалываются. Александр, конспиратор из меня никудышный, но когда Кахалани ко мне пристал со своими предложениями, я решил проверить его на вшивость. В общем, записал я эту статью и коды придумал… Хороший программист такие коды должен уметь раскалывать… ну, не скажу за час, но за сутки точно. И пришел я на встречу, несу лэптоп, глаза у него стали, как… Он у меня, понятно, ничего прямо не спрашивает, но я вижу, как человек напрягся. Понятно, что он подумал. Смешно, да. Господи, и как все закончилось…
Гинзбург помрачнел, хотел плеснуть и себе из термоса, но кофе кончился тоже, в чашку вытекли две долгие капли.
— Не хотите же вы сказать, — осторожно произнес Карпухин, — что на самом деле ничего в Израиле не делали, так и работали сторожем, а ракеты…
— О! Конечно. Знаете, Александр, странная страна — Израиль. Вроде так здесь все для меня складывалось плохо — никому не нужен, и знания мои пшик, и опыт не годится, и жулики хотят меня обобрать… в общем, конец, и все такое. Но… может, человеку и надо, чтобы ему было плохо, тогда голова начинает работать втрое лучше? Нет, наверно, не так, не потому. Наверно, если плохо, то одно из двух: или ломаешься совсем, или с такой силой хочешь выбраться, подняться, остаться на плаву… В общем, здесь я столько всякого придумал, сколько не сделал за все годы работы в «Энергии». Честно. Рассказывать не стану, не потому, что не доверяю, глупости, вы все равно не поймете, могу и рассказать, но смысла нет, вы до дома не донесете, все забудете или перепутаете, я не в обиду вам говорю, не обижайтесь, Александр, вот если бы на вашем месте Костя сидел, Журавлев, он бы сразу…
— Поедем вместе, — вырвалось у Карпухина. — Увидите Журавлева, Карелина.
— Ну, куда я поеду? — удивился Гинзбург. — У меня же суд осенью, кто меня сейчас выпустит, невыездной я.
— Да, забыл, — поморщился Карпухин. — Послушайте… Если вы не в лэптопе хранили…
— А! Господи, Александр, есть столько способов… Я использовал самый простой, проще пареной репы. Все, что делал, посылал по электронной почте себе самому на один из бесплатных почтовых серверов. А с диска стирал так, чтобы никакой возможности восстановления. И все. У меня десятка два адресов на разных серверах — не русских, кстати. То есть, и на русских тоже, но не обязательно. Вот. И посылал почту, чтоб вы знали, не со своего лэптопа, а записывал на дискету, шел в Интернет-кафе и оттуда… Дискету потом форматировал. И все. Попробуйте найти.
— И не собираюсь, — помотал головой Карпухин, — я в компьютерах чайник.
— Ну да, — усомнился Гинзбург, — вы же, говорили, финансист, значит…
— О, это другое дело. Пользователь. Юзер. Конечно. А во всем остальном…
В дверь кухни коротко постучали, и голос Руфи сказал:
— Саша, ты вообще знаешь, сколько сейчас времени?
Карпухин посмотрел на висевшие над кухонным шкафом электрические часы: двадцать два сорок три.
— Заходи, — сказал он громко, — что ты скребешься, как мышка?
В кухню ввалились сразу все: за Руфью последовала Маша, мгновенно оценила обстановку, убрала со стола термос, включила чайник, достала из шкафчика пакеты с печеньем и вафлями, а за Машей вошла Юля, почему-то державшая Симочку за руку, как маленькую, и девочка не сопротивлялась, хотя терпеть не могла такого к себе отношения. Не было только Игоря, но Карпухин о нем и не подумал, Игорь вообще как-то выпал из его восприятия реальности: Юля в реальности была, а ее муж — нет.
— Саша, — сказала Руфь, — если мы сейчас не поедем, то придется брать такси, а по ночному тарифу это будет…
— Да-да, — Карпухин встал, — мы уже поговорили.
— Вы еще к нам придете, верно? — спросила Маша, перестав возиться и протянув Карпухину обе руки. — Извините, я даже не поблагодарила вас за все, что вы сделали для нас… для Миши.
