одним домом и пятью лицами. Ему сказали, что он еще виновен в умолчании,
потому что среди стольких названных лиц он скрывал некоторых, которые были
не менее известны, чем названные им, и нельзя предполагать, что он их забыл.
XLIII. Эти слова заставили Мельхиора потерять спокойствие, которое он
обнаруживал до сих пор, и он стал смотреть теперь на свою гибель как на
решенную. Он начинает неистовствовать против прежних и теперешних
инквизиторов, против визитаторов инквизиции, слуг и служащих тюрьмы и
трибунала, свидетелей и других лиц, присутствовавших в процессе, и наконец
сказал в припадке гнева и раздражения: 'Что могут со мной сделать? Сжечь?
Пускай! Пусть меня сжигают за то, что я не могу объявить невозможного, не
зная, чего от меня требуют. Однако знайте, что показанное мною против самого
себя истинно, но все сказанное о других целиком ложно; ибо я заявил о них,
увидав, что вы желаете, чтобы я донес на безупречных людей и сделал их
положение несчастным. Не имея никакого понятия ни об именах, ни о звании
этих несчастных, я назвал все, что приходило мне в голову, в надежде
положить конец моему бедствию. Тем не менее, видя теперь, что мое положение
беспомощно, я не хочу, чтобы по моей вине было причинено кому-нибудь зло.
Вследствие этого я беру назад все свои показания, а теперь, когда я исполнил
свой долг, пусть меня жгут, когда угодно'. Процесс был отослан в верховный
совет, который утвердил в третий раз приговор о передаче в руки светской
власти и написал трибуналу 24 мая, что напрасно призывали обвиняемого на
новые заседания после того, как был произнесен приговор о релаксации, потому
что их должно разрешать только по просьбе обвиняемого.
XLIV. Вместо того чтобы уступить приказанию, только что полученному,
инквизиторы вызвали Мельхиора 31 мая и спросили, не имеет ли он чего-нибудь
сообщить. Он отвечал, что ему нечего больше сказать. Ему сказали, что в его
показаниях много противоречий и несовпадений и что спасение и благо его души
требуют, чтобы он сказал раз навсегда полную истину о себе и о виновных,
которых он знает, избегая давать ложное показание.
XLV. Последние слова разоблачили коварство инквизиторов, ибо они
требовали взять назад его последнее показание. Но Мельхиор, по своему
печальному опыту знавший характер инквизиторов, отвечал им: 'Если вы хотите
знать чистую правду, то найдете ее в процессе, где она хранится с давнего
времени, хотя вы и не обращали на нее внимания до сих пор: она выражена в
показании, данном мною сеньору Айоре, когда он ревизовал трибунал'.
Справились с этим документом и прочли там, что подсудимый не знает ничего из
того, что от него требуют. Он мог бы с такой же выгодой сослаться на то, что
он показал перед визитатором Коскохалесом, потому что и перед ним открыто
отрекся от всего. Тогда между инквизиторами и Мельхиором произошел такой
диалог:
XLVI. 'Каким образом выраженное от вашего имени в этом документе может
быть чистой истиной, по крайней мере в той части, которая касается лично
вас, когда вы неоднократно сознавались, что присутствовали на иудейских
собраниях, верили в учение, проповедовавшееся там, держались целый год
верований закона Моисеева, пока вас не разубедил монах?' - 'Я изменил
истине, когда давал это показание против самого себя'.
XLVII. 'Но как случилось, что показание ваше против вас самих и многое
другое, что вы теперь отрицаете, вытекают из показаний большого числа
свидетелей?' - 'Я не знаю, правда это или ложь, потому что я не видал
процесса, но если свидетели сказали то, что предполагают, то только потому,
что они были поставлены в такое же, как и я, положение. Они любят меня не
больше, чем я себя. Достоверно то, что я показал против себя и правду и
ложь'.
XLVIII. 'Какой мотив побудил вас заявить, к вашему ущербу, вещи,
противоречащие истине?' - 'Я не думал себя обвинять: я надеялся, напротив,
извлечь из этого большую выгоду, потому что видел, что, не признаваясь ни в
чем, я прослыву нераскаянным и мне не поверят; таким образом изложение
истины могло привести меня к эшафоту; мне казалось, что ложь будет полезнее,
как и случилось на двух аутодафе'.
XLIX. 6 июня объявили Мельхиору Эрнандесу окончательный приговор и
уведомили его о приготовлении к смерти на аутодафе, которое собирались
справлять на следующий день. Его одели в костюм передаваемого в руки
светской власти и дали ему духовника. В два часа утра он попросил его
выслушать, говоря, что желает очистить свою совесть. Инквизитор отправился в
тюрьму в сопровождении секретаря. Мельхиор сказал ему, что в том положении,
в каком он сейчас находится, готовясь явиться перед божественным судом, без
надежды избегнуть смерти или получить новую отсрочку, он считает себя
обязанным заявить, что никогда ни с кем не говорил о Моисеевом законе и
ничего не слыхал на этот счет; все сказанное им в противоположном смысле о
себе самом и о других лицах, поименованных им в процессе, является
лжесвидетельством, которое было внушено желанием сохранить свою жизнь, и
основано на убеждении, что он удовлетворит инквизиторов, говоря так. Он
прибавил, что считает себя обязанным просить прощения у обвиненных им лиц,
чтобы Бог принял его раскаяние, и сделать подобающее удовлетворение их чести
и незапятнанному имени как умерших, так и живущих еще.
L. Инквизитор напомнил ему, что для его спасения важен долг по
отношению к истине, даже при сострадании к тем, на кого он донес, что
свидетели, показавшие против него, многочисленны, что их показания вполне
искренни и заслуживают доверия. Инквизитор умолял его именем Божиим
освободить свою совесть от лежащей на ней тяжести и не отягчать своего
состояния новой ложью в час смерти. Мельхиор повторил, что все сказанное им
против себя и против других лиц было ложью и выдумкой, построенной на
изложенных уже им фантастических рассказах, что, впрочем, ему нечего больше
прибавить и он готов просить у Бога прощения грехов.
LI. Так окончился незаурядный и несчастный процесс Мельхиора:
королевский судья приказал задушить его, и тело было сожжено. Мельхиор
Эрнандес мог оставить некоторые сомнения насчет искренности своих последних
показаний, хотя его дело не лишено превосходных способов защиты. Но все
согласятся с тем, что этот процесс выявил ужасный беспорядок форм
судопроизводства, презрение к правилам закона и злоупотребление тайной,
окутывающей имена свидетелей. Нельзя также не согласиться с тем, что процесс
этот обнаружил кричащие беззакония в области получения от обвиняемого
признания, а также недостаток критики, не позволяющий судьям различать
обстоятельства, где свидетели и обвиняемый говорят правду и где они
умышленно лгут, руководясь частными соображениями. Далее процесс этот
показал, что у судей постоянное предположение, что обвиняемый говорит
неправду, когда он отрицает какую-либо улику, хотя бы она была
незначительна, а признания были бы важны. Затем процесс подчеркнул привычку
смотреть как на лжекающегося и виновного в запирательстве на того, кто
