об этом инквизиция. В 1631 году она велела посадить в секретную тюрьму
города Толедо духовника, настоятельницу и нескольких монахинь, которых
вскоре разослали по разным монастырям. Брат Франсиско был оговорен как
еретик-иллюминат; к этому прибавили, что монахини, которых он развратил,
хотели скрыть свое состояние, прикинувшись одержимыми. После отвода, который
выставили против главного инквизитора и некоторых членов верховного совета,
и после нескольких жалоб королю, расследованных министрами, дело разбиралось
в 1633 году. Духовник и монахини были объявлены заподозренными в ереси
иллюминатов. На монаха падало сильное подозрение, на монахинь легкое. Их
подвергли разным епитимьям и распределили по другим монастырям.
Настоятельница была сослана, лишена права совещания в течение четырех лет и
права голоса на двойной срок. По истечении его она вернулась в монастырь Св.
Плакиды. Так как видели, что она ежедневно совершенствуется в добродетели,
ее начальники приказали ей, под страхом наказания за непослушание,
обратиться в верховный совет с просьбой о пересмотре процесса. Несмотря на
свое смирение, настоятельница повиновалась, сказав, что она делает это не в
защиту собственной чести, но ради чести всех монахинь и монастырей
бенедиктинского ордена. Предприятие представляло большие затруднения; однако
их преодолели благодаря сильному весу протонотария Арагона и графа-герцога
Оливареса, который значил еще больше. Прошение доньи Терезы дышит
чистосердечием и смирением. Рискуешь впасть в заблуждение в вопросах этого
свойства, когда читаешь подобные писания. Тереза жалуется не на осудивших
ее, но на брата Альфонсо де Леона, бенедиктинского монаха, который после
долгой дружбы с братом Франсиско Гарсией стал его врагом и использовал этот
случай для мести ему; на дома Диего Серрано, которому верховный совет
поручил допросить монахинь и который, следуя советам брата Альфонсо,
заставлял монахинь писать и подписывать то, что из-за спешки и страха они не
отличили от своих действительных показаний, благодаря коварству Серрано,
который утверждал, что это одно и то же; при допросе монахини заявляли, что
брат Альфонсо обманывал их. Наконец, Тереза жалуется на трех монахинь,
которые по частным причинам были недовольны ею и ее подругами. Когда был
разобран вынесенный приговор, стало очевидно, что можно войти в обсуждение
процесса с тем большей уверенностью, что, как бы ни судить о факте
одержимости, ясно и бесспорно одно: здесь не только не было ни ереси, ни
вредного учения, ни какого-либо повода подозревать его, но не замечалось
даже малейшей непристойности или чего-либо не подходящего к характеру
монахинь; всякое действие этого рода было невозможно, потому что брат
Франсиско нигде и никогда не оставался наедине ни с одной из них, кроме
исповедальни, и что, наоборот, ужас и скорбь монахинь были так велики, что,
когда брат Франсиско бывал в монастыре, двадцать пять одержимых постоянно
желали быть вместе на его глазах и действительно почти все находились с ним.
Верховный совет признал в 1642 году полную невинность монахинь, но не брата
Франсиско, потому что этот монах имел неосторожность - для удовлетворения
своей любознательности о других вещах - вступать в сношения с бесами прежде
их изгнания из тела монахинь. По вопросу о том, были ли они действительно
одержимы или только прикидывались такими, Тереза сказала, что она может
говорить только о том, что касается ее. Рассказав, что случилось с тремя из
ее товарок, она присовокупила: 'Находясь в этом состоянии и испытывая внутри
столь необыкновенные движения, я подумала, что их причина не может быть
естественной. Я прочитывала много молитв, прося Бога избавить меня от такого
ужасного страдания. Видя, что мое состояние не изменяется, я неоднократно
просила приора меня отчитать. Однако он не желал этого делать; он старался
меня уговорить, что все рассказанное мною есть плод моего воображения. Я
делала все, что от меня зависело, чтобы поверить его словам, но страдание
заставляло меня ощущать обратное. Наконец, в день Богородицы 'О' {Днем
Богородицы 'О' называют в Испании праздник девы Марии 18 декабря, о котором
я говорил выше, потому что подготовительные перед праздником Рождества
Христова антифоны начинаются в этот день с буквы О.} приор надел епитрахиль,
много помолившись в этот день и попросив у Бога, чтобы он указал мне,
находится ли бес в моем теле, обнаружил его или заставил перестать причинять
страдания и боль, которые я испытывала внутри себя. Долго спустя после
заклинаний, когда я чувствовала себя счастливой от ощущения свободы, потому
что не испытывала более ничего, я вдруг впала в своего рода подавленность и
бред, делая и говоря то, мысль о чем никогда не приходила мне в голову. Я
начала испытывать это состояние, когда я положила на голову древо креста
(lignum crucis). Оно, казалось, давит меня, как башня. Так продолжалось в
течение трех месяцев, и я редко бывала в своем естественном состоянии.
Природа дала мне такой спокойный характер, что даже в детстве я не была
бойка и не любила ни игр, ни резвости, ни подвижности, обычных этому
возрасту. Поэтому нельзя было не смотреть как на сверхъестественное дело,
что, дойдя до двадцатишестилетнего возраста и став монахиней и даже
настоятельницей, я стала делать сумасбродства, на которые никогда не была
способна… Иногда случалось, что бес Перегрино, который играл роль
старшего, находился в спальне второго этажа, когда я была в приемной, и он
говорил: 'Донья Тереза находится с посетителями? Скоро я заставлю ее
прийти'. Я не слыхала этих слов. Я тем более не видала Перегрино. Но я
испытывала внутри невыразимую тревогу и быстро прощалась с посетителями. Я
делала это, ничего не соображая. Я чувствовала присутствие беса, который был
в моем теле. Без размышления я бросалась бежать, бормоча: 'Господин
Перегрино меня зовет'. Я шла туда, где был бес. Еще не дойдя туда, я уже
говорила о предмете, о котором там разговаривали и о котором я не имела
раньше никакого понятия. Некоторые люди говорили, что мы из тщеславия
притворялись, что находимся в таком состоянии, я якобы делаю это с целью
привязать к себе монахинь. Но для того, чтобы убедиться, что не это чувство
заставляло нас так поступать, достаточно знать, что из тридцати монахинь
двадцать пять были в этом состоянии, а из пяти других три были моими лучшими
подругами. Что касается посторонних лиц, мы более заставляли их бояться нас
и бежать от нас, чем любить и добиваться… Были ли мои действия и мои слова
свободны, один Бог может ответить за мое сердце. Он знает, как мало я
заслужила, чтобы меня обвиняли. В это дело вложили столько злобы, что хотя
каждое выражение и каждый факт были верны, если их разобрать отдельно и
независимо друг от друга, вместе они образовали такую лживую и опасную
совокупность, что я была не в силах рассказать откровенно все произошедшее,
для доказательства невинности моей души. Таким образом, я чистосердечно
давала оружие против самой себя, позволяя делать лживые и коварные выводы из
моих слов. Однажды дом Диего Серрано, допрашивая меня, сильно оскорблял
брата Франсиско и сказал мне: 'Хотя вы считаете его человеком хорошим и
святым, вы сослужите большую службу Богу, если расскажете, что знаете о нем,
потому что слово или действие в связи с другим действием помогает открыть
