Мишель выдавил в стопку половинку лимона.
- Твое здоровье, Берти.
- Не дождешься, ангел мой. - Альберт, отмахнулся, с пятого раза мелко чиркнул спичкой по краю коробка - спичка погасла, он с досадой прикурил от свечи - Ты не понимаешь, Миша, нас сомнут, они останутся… Тут в подвале было воды по колено. Пасюки дохлые, плесень… А теперь? Стены, правда, сочатся, зато какие люди расписывали, за каждый ляп кистью могу душу продать… Даже свою! Все наспех, а уже - атмосфера, драпри только с утра привезли, жратву заказывал в кухмистерской у Корша, обслуга оттуда же, вышколенные… аж тошнит! А ты резонер…
Жеваная папироска повисла на мокрой губе Альберта.
Болотные свечи чертили зигзаги отсветов на его нафиксатуаренной макушке.
- Да-да, резонер. И еще, как выражаются твои декаденты “слепая кишка”. Так вот - твои священные звероящеры верещат, мельтешат и мешают мне кушать и пищеварить. Как тебе шипение подколодного буржуа?
Мишель незаметно расстегнул под столом пару перламутровых жилетных пуговок и с аппетитом вымакал корочкой хлеба соус.
- Шалопайство это все. Профанация. “Шумим, братцы, шумим!”. Играешь в мецената? Спорим - завтра никто из них не вспомнит, как тебя зовут.
- А как меня зовут? - вдруг трезво и серьезно спросил Альберт. И глаза у него стали белесые и косые.
- Не знаю, князь, - пожал плечами Мишель - Но, ручаюсь, - ты пьян.
За столиком у окна сидели два богемные очаровашки в одинаковых сюртучках пивного цвета с шелковыми лацканами, шейные платки, подведенные глаза, вымазанные по трафарету губы. На головах - венки из стеклянного винограда и кладбищенских тряпочных роз. Очаровашки торчали прямо, как деревянные кегли, и с вызовом держали розовые ладошки на коленях друг друга. Оба глазасты, распудрены, височки смочены вежеталем.
Вокруг них, тесно сдвинули стулья восемь дам в возрасте, они горячо обожали очаровашек, ухаживали за ними, то и дело вздергивали обширные тюрнюрные зады со сборками “хвост русалки” - поправляли веночки, подавали очаровашкам спички и пудреницы, долетали обрывки фраз:
-… Чайка не летает об одном крыле!…
- Только косность христианской морали могла так жестоко осудить…
- … Философия Дионисийства, “Песни Биллитис”…
- Всем известно: два города сгорели по вулканическим причинам! Елена Михайловна, почитайте новую библеистику, еще Давид и Ионафан…
- Алешенька, берите помадку, ваше любимое…
- Вы слышали, Мика бросил Юрочку…
- Какой негодяй! С кем?
- С армянским массажистом, хочет его содержать и образовывать. Юрочка вскрыл вены, в Обуховскую возили… зашивать. Сейчас дома лежит, я утром навещала, состояние тяжелое, плачет, не хочет кушать! Милые, надо принять в нем участие!
- Завтра же я у него, Варвара Петровна…
- И я!
- А я могу только вечером, в полдень я в суде…
- Купите в булочной сеппика? И семги от Цицианова. Его любимое.
Дамы наливались морсом, часто дышали каравайными грудями - семь из них были женами адвокатов, дантистов, инженеров, профессоров и высоких чиновников, восьмая троекратная генеральская вдова - Надя Извицкая, владелица семи доходных домов и одной частной клиники нервных болезней.
Дам этого прекрасного сорта хорошо знали вежливые мальчики в зауженных брючках в садике при Зоо, элегантные секретари крупных департаментов в приватных бильярдных с номерами, юнкера, балеруны и холостые эстеты из Академии Художеств, снимающие одну меблирашку на двоих.
Дам называли “чайками”. За чашкой чая в солнечных комнатах-бонбоньерках они обсуждали стрижки пуделей “априко”, громкие судебные дела (“чайки” составляли львиную долю публики на открытых уголовных разбирательствах, жадно вслушивались в бесстрастные голоса протоколистов “… и растворил крупные останки в серной кислоте, внутренности, позвоночник и вываренную голову зарыл в саду на заднем дворе дома”, но основным предметом дум, грез и воздыханий “чаек” были городские педерасты. Дамы знали все нюансы жизни бесчисленных Жоржиков, Юрочек, Павлуш и Николаш, их ссоры и примирения, их излюбленные местечки и шалости.
Дамы окружали их заботой, как гонимых и непонятых, давали в долг без отдачи, возмущенно брали их на поруки из полицейского участка.
Составляли в альбомах целые коллекции фотографических карточек своих “божков”, “гарсончиков”, “минуточек”, послылали им на именины кондитерские пироги и даже писали мушиным почерком на бумаге “верже” милые литературные виньетки, где было с избытком тубероз, махаонов, мускуса, анусов, прованского масла, леопардовых шкур, мускулистых спин, спермы и горячих древнегреческих поцелуев “обязательно с языком”. Рукописи бережно запирались от мужей в шкатулки на ключик, но зачитывались в кругу подруг по четвергам.
- Бррр. - поежился Вавельберг и промакнул губы салфеткой - Дамы тоже в программе?
- А что ты имеешь против? - фыркнул Альберт - Добрые самаритянки. Комитет Приемных Матерей.
- Знаю. Мы как - то с друзьями два часа сидели в “Курантах”, счет сделали бешеный, а “нема грошей”,
