- Гаф-ф…
- Гаф-гаф-перегаф. - в сердцах передразнил ее Каминский, светлые вихры налипли на лоб. - Вот вернемся, пропишут нам такой “гаф”, что и не снилось… Погоди-ка… Ты серьезно?
Каминский подергал дверь вагона, скрежетнул засовом, посыпалась ржавая пыль, засов въелся намертво, только дрогнул в пазах.
- Да его век не открывали… Порожняк.
Януш обошел вагон, потянул на себя расшатанную доску… Сильнее. Кракнуло. И с треском отвалилась доска.
Каминский просунул в темноту руку, нащупал обертки, под хрустящей бумагой подавались бруски, вязкие, как халва.
С усилием вытянул один, развернул, из синей обертки на его широкую ладонь выпал брусок, наощупь как мыло… Каминский отщипнул чуток, растер в пальцах, понюхал.
Он вытаращил и без того крупные карие глаза, за неимением другого собеседника обратился к Жульке.
- Гремучий студень… Елки-грабли!
Различил маркировку на вагоне “Ситценабивная фабрика Прохоренко”.
- Хорош ситец. Да таким количеством полгорода на воздух можно пустить… Ну, мать, вот удача, так удача. Как же ты след взяла? Значит из “Черемшины” носили… И не охраняют даже. Наверное, думают, спрятали в лесу дерево, тут вагонов уйма, ищи-свищи.
Януш аккуратно пристроил доску назад, даже поплевал для верности.
Потрепал суку по холке, шепнул азартно:
- Пошли! Правду говорят: новичку - фарт!
Януш второпях не заметил, как от соседних с “подарком” вагонов отошли три тени - сумерки обманывали, и даже промельк молний воробьиной ночи перед рассветом ослаб.
Один из темных быстро проговорил, не вынимая руки из кармана мятого плаща.
- Аршак, Горцев, оставайтесь тут. Я напрямик до “Черемшины”.
Из оттопыренного кармана послышался четкий щелчок.
переход кадра. общая. павильон. свет приглушен.
-… А к мануфактуре и не суйся, английское сукно, костюмное, только с рук по субботам, а цены - мама не горюй, за отрез - четвертак, без запроса… Вот тебе и станция “Отрадная”.
- “Портнов” уже явно налился пивом, стал “своим в доску” - сдвинуты на край стола неубранные пустые кружки, закоптелая сковорода до блеска вылощена хлебными корками.
- Иди к нам, Федя, на мыловарню, - хлопал его по плечу подсевший к столу рабочий - там нужны подсобные, обучишься быстро, а платят без задержки, и племяша своего… А кстати - долгонько он до ветра ходит!
- Да… Не торопится. Может, спать завалился? Он на выпивку слаб…
- Замерзнет. Ночи еще холодные. - усмехнулся один.
- Да он бугай, его хвори не берут.
- И бугаи дохнут. Ну что, еще по маленькой?
“Федор” тревожно зыркнул на дверь, но встать из за стола было некогда, уже завелись знакомства…
переход кадра. Средний план.
Чердак “Черемшины”. Непролазная рухлядь. Перевернутые скамьи, ящики, тюки с тряпьем, худые корыта и тазы. Балки под крышей заляпаны голубиным пометом и сами голуби спят тесно, как чучела на складе.
На табурете - фонарь, два человека, женщина и мужчина -
Мужчина высокий, болезненно худой, узкий, угольная полоска усов, пятнышко бороды - как говорят в городских парикмахерских “а ля Анри Катр”, смотрел в круглое слуховое окошко. Пиджак наброшен на плечи, болтаются рукава. Женщина сидела на полу, обхватив колени.
Зритель сразу узнает обоих - это “Лева” и Софья. Между стеной и лампой - квадратный люк.
Три уверенных удара в дерево.
- Лева, снизу стучат.
- Слышу. Молчи. - Лев крепко дернул за кольцо, в открытом люке замаячила голова Темного.
- Что?
- Погано. Шестой склад спалили. Дубина с собакой.
- Кинолог! - заметила, вставая, Софья. - Новенький…
- Молчи, я сказал, - отмахнулся Лев - Где второй?
- В зале. Треплется.
