Трезвость и бодрость на корню отравили характер генерал-губернатора Города на Реке.
- Пойми, сынок, мужчина нашего круга должен быть или военным или придворным. Третьего не датур!
- Я не могу быть военным. Мне война отвратительна. У меня грудная жаба!
- У тебя нет жабы, ипохондрик! Тебя доктор Ведрищев смотрел дважды! И жабу опроверг категорически! Ты - хлыщ! Алкоголик, кокаинёр и половой психопат! Морда в кольдкреме. Глаза блудливые. Бедрами виляешь! Ты похож на старую кокотку!
- … Почему же старую? - жалобно спросил Альберт.
- Значит слово “кокотка” для тебя уже не оскорбительно!
- Папа, это голая дЭмагогия! Я придворным быть не могу! Мне бюрократия отвратительна! Я артист и неврастеник! Вы растоптали меня, как носорог - фиалку!
Отец взглянул на сына с булавочным любопытством энтомолога, округлил бровь. Задушевно протянул:
- Ах ты ж, моя цаца… Не буду антимонии разводить: вот мое тебе последнее слово: месяц на размышление. Чтоб все это время сидел как мышка в коробушке, и дышал через раз. В форточку. И думай, крепко думай сын, куда себя приткнуть. Протекция будет нужна? Сделаю. Так и быть на первых порах. Хочешь - в столице, хочешь - здесь. А не надумаешь… Пеняй на себя. Все твои счета к чертям закрою. Поедешь в Курск, будешь в имении клопов давить. Или в клинику запру. К Гиблингу. Холодный душ, тесная рубашка, войлочная комната. Научат тебя коробки и конверты клеить. Будет заработок на старость. Ты понял?
- Да.
- Свободен.
Общий план. Интерьер. Съемка в движении.
Анфилада комнат, сусаль, бронза, фруктовая лепнина под потолком, вишневые портьеры, мрамор, наборный паркет.
По стенам в резном золоте - фальшивые руины, натюрморты и приторные головки масляных пастушек Гюбера Робера и Греза. Римские копии с греческих оригиналов, бюст Екатерины Великой и переносица Антиноя. Покойные полукресла, ломберные столики и парадные кровати зачехлены белой кисеей - красоту открывают четыре раза в год на приемы - в остальное время нечего пыль собирать.
Альберт швырнул халат в угол. Провел ладонью по волосам от лба до уха и скривился - запекшееся мыло, как вшивый колтун. Мерзость. Немедленно в ватер - черпнуть из фарфорового бачка хлорной воды в лицо, два пальца в рот, чтобы так не тянуло с похмелья желудок, переодеться и спать ничком на диване в кабинете.
Он обнажен по пояс, костюмные мятые брюки плохо болтаются на бедрах, подтяжки - хвостом щелкают по тощему заду. На запястьях - хрусткие грязные фрачные манжеты с янтарными пупками запонок.
Лицо белое длинное, как плевок в пивной.
За венецианскими арками дворцовых окон - на пасмурной промокательной бумаге - отбитые по линии казенные здания, красный кирпич, желчь, трубы, дымный колер фронтонов, чугунные наручники набережной - сизая река с мелким рыбацким плесом, сырая мостовая - все так и просит - схвати стул за спинку - выбей стекло с размаху.
Кувырок через подоконник вниз, вдребезги мозг, полицейский свисток, визг, глаза зевак.
Запасной выход.
Не сегодня. Успею. Господи, папироску бы…
Альберт вывернул карманы брюк - сор по шву, махрушки, пыль.
Пусто.
Попугаем глянул из за угла ливрейный.
- Ваш светлость, там вас с утра посетитель домогаются… На авто приехали, просют. Прикиньтесь, я рубашечку принес, простудитесь. Свежая, только от прачки.
Альберт отлаялся на ходу:
- Не выйду. Уехал. Болен. Умер.
- Сегодня умер, вчера умер, третьего дня умер… Неудобно-с докладывать…
- Что?
- Гость солидный. Стул сломал. Буйствуют-с. Извольте карточку посмотреть.
Альберт
взглянул на визитку, прочел имя, присвистнул, рванул надвое тонкий картон.
- Нашел время, хорошенькое дело… Слушай, как тебя?
- Федор Иоаннович…
- Ого… Ну исполать, Федор Иоаннович, где он?
- В стеклянном зимнем саду. Суровый. Как приехал - спросил шампанского-с, и … бицикл.
- Какой к дьяволу бицикл?
- Английский, - выпучился ливрейный - Для мускулов.
