- Я трезв. А… так ты действительно не читаешь газет?
- Пингвин! Будь ангелом, не будь какашкой. Давай по существу.
- Милый, я - Иуда. Я ювелирно предал тебя. В кабаке. Под утро. Я рассказал все. Без остатка. Самому грязному, самому мерзкому, самому низкому! Чистосердечно. Меня рвало правдой и подоплекой. И если ты еще раз назовешь меня пингвином, я удавлю тебя вот этими голыми руками.
- Кому ты проболтался? - попросил Альберт - Бога ради, Митя, имя!
- Эдуард Поланский… Еврейчик из ресторана. - офицер Дмитрий мазнул языком за щекой, обвил слабой рукой розовые цепи дачных качелей - Я совершил телефонный звонок в ночную редакцию. Его зачислили в штат. Он строчит мерзости в газеты под псевдонимом “Гражданин”… С моих слов.
- Пингвин. Ты долдон, - заметил Альберт и сел в плетеное кресло качалку, вынул из лаковых туфель ступни в белых носках, улыбнулся, как зарезанный арбуз.
- Что теперь прикажешь делать?
Офицер серьезно ответил:
- Предлагаю двойное самоубийство. Сначала я застрелю тебя, а потом застрелюсь сам.
- СтарО. Что-то мне подсказывает, что во второй раз ты промахнешься. Еще есть идеи?
- Поедем к Антону играть в безик и пить кофе с миндалем, а после полуночи на острова…
Альберт прикрыл глаза и глухо выдохнул.
- Это все?
- Все… - смутился Адлер.
- Вот и прекрасно. Езжай, Митя, проветрись.
- А ты?
- Ни в коем случае. Дела.
- Какие дела?
- Скверные. Керосином пахнут. Ах да, еще, Митя. Будь добр, больше домой ко мне без спросу не езди. И телефонировать не надо. И под окнами не тряси своими купидонами, Бога ради. Maman на курорте, отец в нервах, ты - “на фронте”, я - как ведется, в дерьме.
Офицер поправил фуражку на лакированной голове. Скорбно округлил мокрый рот:
- У тебя вместо сердца кусок сырого мяса!
- Мерси. - Альберт взял из вазы на столике ириску, сунул в рот, пожевал и невнятно крикнул:
- Федор!
Из лиан и баньянов вынырнул ливрейный.
- Пвоводи гостя.
+ + +
Будничный обеденный зал в нижнем этаже гостиницы “Новая Аркадiя”. Обстановка средней руки, куверты дешевые, заполдень здесь закусывают мелкие чиновники, судейские секретари, страховые агенты, репортеры и господа без определенных занятий и материальных средств с навязчивыми глазами. Они подходят к чужим столикам и быстро шепчут:
- Презервативы, бумага японская, бюстгальтеры французские, мерлушки, корсетные кости, пудра, необандероленный табак мелкий опт интересуетесь?
На отказ деляги не обижаются, а торопятся дальше и снова нагибаются над чьей-то лысиной, склоненной над горшочком солянки:
- Иглы патефонные, открытки пикантные, репс, фай-де-шин, греческое мыло, повидло сортовое?
Изумленная лысина роняет в горшочек скользкую маслинку.
За столиком у пыльного окна прилично кушает репортер Эдуард Поланский. За воротник заложена крахмальная салфетка.
Он любовно разваливает вилкой на две половинки порционную навагу. В кружке млеет прожженное солнцем пиво.
Блинные довольные щеки, клякса усиков.
Два ловкача в шляпах и одинаковых верблюжьих пальто придвинули стулья к столу репортера, один шепнул, интимно взяв едока под локоток:
- Приятного аппетита. Прошу не совершать шума.
Второй бережно вынул из за воротника репортера салфетку, сложил и бросил поверх рублевку с мелочью.
Обед закончен и оплачен.
- Господа…. Я бы выразился… закипел Поланский, но один из ловкачей мгновенно и точно воткнул ладонь под ложечку - Кхрряяхях… - Поланский выкатил белые глаза из орбит, двое подхватили его, как тюк, и крепко вывели в дверь.
Официант в белом фартуке смотрел сквозь немытое стекло. Двое погрузили репортера в пролетку с закрытым верхом.
Пролетка тронулась. Но никто из прохожих не обернулся - буднично тащился лотошник, бродячий пес поливал тумбу, два гимназиста с ранцами кусали на ходу от одного яблока.
