заметила внизу толпы миэринцев, бегущие вверх по ярусам бойцовой ямы и вытекающие на улицы города.
Одной рукой она все еще сжимала хлыст. Она ударила им Дрогона по шее и прокричала:
— Выше!
Другой рукой она хваталась за чешую, ища пальцами за что бы уцепиться. Дрогон махал своими широкими черными крыльями. Дени чувствовала его жар между своих ног. Ее сердце было готово разорваться в клочья. Да, думала она, да, еще, еще, давай, давай, поднимай меня, поднимай, ЛЕТИ!
ДЖОН
Тормунд Великанья Смерть не был высок, однако боги наградили его широкой грудью и внушительным брюхом. За мощные легкие Манс-Разбойник называл его Тормундом Трубящим в Рог и говаривал, что от его хохота с гор сходит снег. Когда он был зол, его рев напоминал Джону голос мамонта.
В тот день рев Тормунда гремел не переставая. Он рычал, он орал, он лупил кулаком по столу так, что перевернул и расплескал кувшин с водой. Рог с выпивкой он из рук не выпускал, и сыпал угрозами, брызжа сладкой от меда слюной. Он называл Джона Сноу трусом, лжецом и перебежчиком, поносил его педиком- поклонщиком с черным сердцем, вором и вороной, жрущей падаль, обвинял в том, что он хочет поиметь в зад весь вольный народ. Он дважды кидал Джону в голову свой питьевой рог, хотя и не забывал перед этим его опорожнить. Тормунд был не из тех, кто льет хороший мед понапрасну. Джон сносил этот поток грязи, ни разу не повысив голос и не ответив оскорблением на оскорбление. Но он также не соглашался дать ему ни пяди земли сверх того, что решил отдать.
Наконец, когда за стенами шатра легли длинные вечерние тени, Тормунд Великанья Смерть — Краснобай, Трубящий в Рог, Ледолом, Тормунд Громовой Кулак, Медвежий Муж, Медовый Король Красных Палат, Говорящий с Богами и Отец Тысяч — сунул ему свою руку. 'Так и быть, да простят меня боги. Знаю, сто матерей желали своим детям другого'.
Джон пожал предложенную ему руку. В голове звучали слова его клятвы. Я меч во тьме. Я дозорный на стене. Я огонь, отгоняющий холод, свет, приносящий зарю, рог, пробуждающий спящих. Я щит, обороняющий царство человека. И для него еще новая часть: Я страж, который открыл ворота и впустил вражеские ряды внутрь. Он бы отдал многое и еще больше чтобы знать, что то, что он делает сейчас правильно. Но он зашел слишком далеко чтобы поворачивать назад. 'Сделано так сделано', — сказал он.
Своим рукопожатием Тормунд мог бы ломать кости. Пожалуй, только в этом он не изменился. Конечно, борода была та же самая, но под зарослями белоснежных волос проступало исхудавшее лицо, а на красных щеках пролегли глубокие морщины. 'Мансу надо было убить тебя, когда была возможность, — сказал он, стараясь перемолоть руку Джона в месиво из мяса и костей. — Золото за овсянку, и еще мальчишки… Жестокая цена. Что сталось с тем славным пареньком, которого я знал когда-то?'
Его сделали Лордом Командующим. 'Говорят, что честной сделкой бывают недовольны обе стороны. Через три дня?'
— Если я проживу достаточно долго. Некоторые из моих обплюют меня, когда они услышат такие условия, — Тормунд выпустил руку Джона, — Твои вороны тоже будут ворчать, насколько я знаю. И я тоже должен. Я убил больше этих черных ублюдков, чем могу сосчитать.
— Было бы лучше, если бы вы не рассказывали об этом так громко, находясь к югу от стены.
— Хар-р! — осклабился Тормунд. В этом он тоже не изменился: смеялся легко и часто, как раньше. — Мудрые слова. Не хотел бы я помереть, заклеванный вами, воронами. — Он хлопнул Джона по спине. — Когда весь мой народ окажется в безопасности у тебя за Стеной, мы еще разделим мясо и мед. А пока… — Дикарь сорвал с левой руки браслет и швырнул Джону, такой же браслет с правой руки полетел следом. — Вот тебе первый платеж. Я получил их от отца, а он — от своего. Теперь они твои, загребущий черный ублюдок.
Браслеты были из старого золота, массивные и тяжелые, исписанные древними рунами Первых Людей. Тормунд Великанья Смерть носил их, сколько Джон его знал, они были такой же его частью, как борода.
— Браавосцы переплавят их ради золота. Жаль. Может, ты их все-таки оставишь?
— Нет. Я не допущу, чтобы говорили, что Тормунд Громовой Кулак заставил свободный народ отдать свои сокровища, чтобы сохранить свое собственное, — он ухмыльнулся. — Но я оставлю кольцо, которое ношу на члене. Намного больше этих малюток. Для тебя оно было бы ожерельем.
Джон не выдержал и засмеялся.
— Ты не меняешься.
— О, меняюсь, — ухмылка растаяла, как снег летом. — Я уже не тот, что был в Красных Палатах. Я видел много смертей, и кое-что похуже. Мои сыновья… — скорбь отразилась на лице Тормунда. — Дормунда сразили в битве у Стены, а ведь он был почти еще мальчиком. Один из рыцарей твоего короля, какой-то ублюдок в серой броне с молью на щите. Я видел это, но когда добрался до него, мой мальчик уже был мертв. А Торвинд… его погубил холод. Тот, вечно болеющий. Он просто взял и умер однажды ночью. Самое ужасное, до того, как мы узнали, что он умер, он встал, белый и с синими глазами. Пришлось самому о нем позаботиться. Было тяжело, Джон, — в его глазах заблестели слезы. — Он был не очень мужественным, если честно, но он был моим мальчиком, и я любил его.
Джон положил руку ему на плечо.
— Мне очень жаль.
— Почему? Это же не ты сделал. На твоих руках есть кровь, как и на моих. Но не его, — Тормунд покачал головой. — У меня все еще остались два сильных сына.
— А ваша дочь…?
— Мунда, — воспоминание о ней вернуло улыбку Тормунду. — Я отдал ее замуж за этого Рика Длинное Копье, представь себе. Парнишка был скорее крикливым, чем разумным, на мой взгляд, но обращался с ней хорошо. Я сказал ему, что если он ее обидит, я оторву его член и изобью его им до крови, — он еще раз хлопнул Джона по спине. — Пора тебе возвращаться. А то еще подумают, что мы тебя тут съели.
— Тогда на рассвете. Через три дня ровно. Сначала мальчики.
— Я слышал, как ты сказал это первые десять раз, ворона. Можно подумать, что мы не доверяем друг другу, — он сплюнул. — Сначала мальчишки, да. Мамонты идут в обход длинным путем. Позаботься о том, чтобы их ждали в Восточном Дозоре. А я позабочусь, чтобы не было драки и давки в твоих чертовых воротах. Мы будем милыми и послушными, как утята в выводке. А я буду уткой-матерью. Хар-р! — Джон вышел из шатра вслед за Тормундом.
Снаружи был яркий, безоблачный день. Солнце вернулось на небо после двухнедельного отсутствия, и к югу от них высилась сверкающая бело-голубая Стена. Джон вспомнил, как старики в Черном Замке говорили, что у Стены настроение меняется чаще, чем у Безумного Короля Эйериса, а иногда — что чаще, чем у женщины. В пасмурные дни она была похожа на белую скалу. В безлунные ночи Стена была черна, как уголь. В метель она казалась высеченной из снега. Но в такие дни, как сегодня, она представала такой, как есть: чистый лед. В такие дни она сияла, как кристалл септона, и все ее выбоины и трещины преображались в солнечном свете, когда морозные радуги вспыхивали и умирали на ее полупрозрачных гранях. В такие дни Стена была прекрасна.
Старший сын Тормунда стоял возле лошадей, разговаривая с Лезарсом. Высокий Торегг, называли его среди свободных людей. Хотя он был едва на дюйм выше Лезарса, он пошел в своего отца. Гарет, силач Кротового городка, парень по имени Конь, сгрудились у костра, спиной к двум другим. Только он и Лезарс были людьми, которых Джон взял с собой на переговоры, больше можно было бы истолковать как признак страха, и двадцать человек не было бы полезнее двух, если бы Тормунд захотел крови. Призрак был единственной необходимой защитой Джона; лютоволк мог чуять врагов, даже тех, кто прятал свою враждy
