— И то правда, — согласился я. — Еще вопрос можно?
— Валяй.
— Ты с собаками вообще как? Уважаешь?
Хлесткий удар под зад был мне ответом.
Потом я нашел Горшочек, хотя Кащей в списке Амуниции его не упоминал. Точнее, это Дерево его нашло и толкнуло меня:
— Гля! Волшебный Горшочек. Хватай скорей!
— Спасибо, у меня в Плащ-Палатах есть встроенный, — отмахнулся я.
— Да это не тот! Бери-бери!
Не без опаски я взял в руки этот закопченный чугунок.
— Теперь говори: 'Горшочек, вари!'.
— Сам говори! Я скажу, а он мне наварит такого — вовек не отмоешься.
— Это предрассудки, — строго сказало дерево, и рявкнуло: — Говори давай!
— Слышь, ты! — возмутился я. — Карандашная заготовка! Ты мне не Наставник, и грубить не имеешь права.
— Я ж за тобой, как за малым дитем хожу, — задушевно ответило Дерево, — а на дите и прикрикнуть не грех, чтобы слушалось. Гляди — надаю лозанов-то, не зря весь ими оброс!
— Валяй, Горшок, — сквозь зубы приказал я.
Горшок запел басом.
— Заклинание не то, — мягко напомнил Орех.
— Горшочек, вари, — послушно молвил я.
В горшке забурлило, и он стал вдруг очень горячим. Ойкнув, я уронил горшок наземь, он опрокинулся набок, и из него полезло.
— Попробуй, — предложило Дерево.
— Ну уж дудки, — отказался я. — Это ты у нас всеядный. И не жалко тебя, ежели что.
Дерево, как мне показалось, зыркнуло недобро, но нагнулось, подняло горшок и с хрюканьем зарылось в него.
— Гурьевская, — доложило оно, выныривая. — Смачная.
— Отчего же Гурьевская?
— Гурием волшебника звали, который эту кашу выдумал.
— А Горшочек?
— Приснопамятные братцы-джерманцы. Попервости Горшочек ихнюю, немчурийскую кашу варил, да только что у них за каша — так, баловство одно.
— Ага! Значит, кто-то, скорее всего, этот ваш Гурий, исправил сказку про Горшок? Нельзя же!
— Горшок сам себе кашу поменял, делов-то. Он ведь сам решает, что ему варить.
— Тогда тем более есть не буду!
— Бу-удешь, куда денешься! Придут Глад, Мор и Семь Казней Египетских, и скушаешь, как миленький, все, что дадут.
Ворча, я отобрал у него уже остывший Горшок и с подозреньем понюхал кашу. Пахло вкусно.
— Ну и как я его теперь понесу? На вытянутых руках?
— Скажи: 'Горшочек, не вари', потом: 'Горшочек, опустей', потом…
— Потом я и сам знаю, — проворчал я, проделал все вышесказанное и кинул чугунок в суму.
Повозиться пришлось с этим дурацким Запоминальником! Поскольку на Свалке, как оказалось, сплошь и рядом валялись какие-то книжки, к каждой из них я бросался с энтузиазмом археолога, нашедшего-таки череп коня Вещего Калеки! И все было не то! Названия книжек, между прочим, поражали своей глубиной и откровенностью. К примеру, там был труд под названием 'Как нам реорганизовать Рабкрин'… Небольшая, листов в двадцать, но до ужаса засаленная брошюрка, озаглавленная 'Все, что вы не хотели знать о сексе, а придется'… Толстый же томище имел на обложке на редкость краткое название — 'Папюс'.
— Чей это папюс, интересно? — задал я вопрос томившемуся в ожидании и начавшему от скуки поскрипывать Ореху. — Того, кто написал?
— Да, это наш местный мукомол накарябал, — прокомментировало дерево, едва взглянув на томяру. — Лет двадцать назад его отец завещал ему все свое состояние, но с условием — если его будут помнить благодарные потомки. Вот мельник и постарался, уложил жизнеописание своего папашки в какие- то тыщу страничек.
— И потомки благодарны, — я обвел руками благоухающее пространство. — Отправили папюса на свалку истории.
— Мельник свое дело сделал, — дерево уложило ветви на воображаемую талию и, натужно кряхтя, совершило несколько вращательных движений. — Не придересся.
— И то верно, — я тоже со стоном потянулся. — Эх, да где же этот хренов…
— А ты колдани, — вполголоса сказало дерево.
— Опа! — я вытянул вперед руку и торжественно сказал: — Однажды Сказочник решил найти свой Запоминальник. Протянул он руку и попросил, чтобы этот самый Запоминальник ему прямо в руку и вскочил!
Раз!
Взметнулся мусор!
Полетели бумажки, огрызки и чьи-то замшелые кости!
И в руку мне буквально впорхнула пухлая пачка истерзанных листов с практически утраченной обложкой и обкусанным корешком.
— Запоминальник! — воскликнул Орех. — Лихо!
— Ну так, — скромно сказал я, про себя судорожно сглатывая. Мне показалось, что бросившаяся на меня книга перегрызет мне горло и, хлопая страницами, вновь унесется по своим делам. А что? Я уже понял, что тут надо ухо держать востро. Сказки придумывать — это вам не с почтальонами драться!
— Готово, Глым Харитоныч! — от восторга Орех даже назвал меня по имени-отчеству. — Теперь можно и в путь-дороженьку!
Совместными усилиями мы попихали в дупло дерева найденные атрибуты, после чего я окинул прощальным взглядом ставшую уже практически родной Свалку и с чувством сказал:
— Совсем как дома!
После чего развернулся и потопал вслед за деревом, указывающему мне дорогу к Творческой Мастерской.
Вскоре оказалось, что Орех совсем не дурак поболтать. И позадавать головоломные вопросы. Первый из них надолго поставил меня в тупик.
Глава девятая
Какой же вопрос назойливого Ореха поставил меня в тупик?
— Глым, — спросило дерево. — А там, в вашем мире, сочиняют сказки про деревья?
Ох, и крепко я задумался! Последний раз, когда я слышал в нашем мире сказку, мне было лет эдак восемь. Сам же я никогда и никому сказок не рассказывал (разве что налоговым инспекторам, да старухе, когда возвращался из пивной под утро). Поэтому пришлось практически применять рычаг, чтобы стронуть с места ржавую колымагу памяти.
— Это, — сказал я. — Ну, как его бишь… Конечно, сочиняют, Орех. Еще какие!
— А какие? — мгновенно спросило Дерево.
Признаться в плохой памяти — значит, обидеть нового товарища. Ладно, попробуем немного поиграть.
— Есть у нас очень интересная сказка, — принялся наспех выдумывать — а может, и вправду что-то
