Вот почему, обнаружив себя привязанным к длинной-длинной палке совершенно пустой коновязи, он мог бы обрадоваться. Ничего не сломано - ну, ребра, что ребра, от них только дышать больно. Разбитые губы начали запекаться и перестали кровить. Шатались всего два зуба. И даже пальцы оказались целы - Тарег их чувствовал и мог пошевелить за спиной.
Подтекающая с внутренней, разбитой стороны щеки кровь густела и тягуче повисала на губах. Ее становилось все труднее сплевывать.
Три черные псины лежали в ряд, вывалив розовые, влажные языки. Неровные клыки щерились - улыбаясь.
- Смешно, да?..
Манат его не загрызла. Только горло придавила - крепко и основательно. До жгучих, кровящих ссадин. Горло болело, голос срывался, из сплюснутой трахеи плохо сипелось.
В ответ на его бормотанье мокрые пасти салуг раздвинулись, подтягивая красно-коричневые, отвислые губы. Псины скалились, ухмыляясь.
Пришлось сплюнуть.
- Смешно-оо...
Собаки не двинулись, даже уши не подняли.
- Я думал... - раскашлялся.
На перхающего дурака, разговаривающего с пустотой, никто не обернулся.
А ведь мог догадаться - еще с того случая на охоте среди руин мертвой столицы парсов. Даже то, что оставалось у тебя от удачи, стекло в песок, Тарег.
Гончие Манат показывали зубы в острой улыбке. Ну да, ну да, они же родичи, одна тонкая нетелесная плоть с Владыкой судьбы. Он сказал, они погнали. Кусающее за пятки воздаяние. Проклятие нерегилей. Недреманное око. Надо же, а он думал, что в ночь под Нахлем черное солнце отобрало все.
Как много, оказывается, оставалось.
- Смешно-ооо...
Конечно, весело. Князь Тарег Полдореа валяется в пыли, а потом сплевывает кровь с разбитой морды.
Касифийа - р-раз за ошейник, не сметь кидаться на хозяина! Харат - снова хвать за ошейник, и р- раз - в колодец! Ну и апофеозом, торжественными фанфарами - самум под Таифом, выдувший из него силу.
Далее его сиятельство получает по морде - везде. Сделал шаг - получил. Упал носом в пыль. Очнулся - рожа бита, с губы течет кровь, вокруг милые, дружелюбные люди.
Псины скалились.
- В-выслу-уживетесь...
Конечно, выслуживаются. Главный разрешил. Поспорил со Мной, Полдореа? Дороговато, говоришь, Я беру за милосердие? Ах, ты кричишь, что свободен? А вот глядите, какой у Меня в рукаве фокус - не свободен! Трекс-пекс-флекс, по морде - раз, и - к коновязи! Что скажешь, Полдореа? Молчишь? Ничего... Пусть, пусть его сиятельство повисит, почихает. Пусть превратится в ветошь, им будет удобно протирать упряжь.
Снова натекло. Сплюнул.
- Ну что, с-суки?.. C-cкалитесь?
Псы зевали, вывешивая длинные слюнявые язычины.
- П-подавитесь...
Согнувшаяся, перекошенная под тяжестью меха с водой женщина ковыляла обратно. Усилившийся к вечеру ветер тяжело бил ей в бок, грозил опрокинуть.
Калима быстро заволакивала шатры и бродившие между ними тени. Смеркалось - впрочем, возможно, только у него в голове. Пустыня гнала перед собой тучи песка, подвигала барханы, подтапливала дюнами. Темнело.
- ...Приведите в чувство эту собаку, - тихо сказал Салман ибн Самир.
Сумеречника перетянули плетью - через все брюхо и ребра. Тварь чихнула и замотала лохматой башкой.
- Еще.
Хлестнули снова. Дернулся, охнул.
Шейх скрипнул зубами и процедил:
- Где кобыла?
Сумеречник мотнул головой, попытался отереть о плечо щеку и прохрипел:
- Иди в жопу...
На мгновение Салман опешил - как-как? В кочевьях так не ругались.
Самийа, видно, приметил растерянность бедуина, и хрипло поправился:
- Трахни свою сестру, уродец...
Салман отступил на шаг и кивнул своим людям.
Остроухого ворюгу били долго, с хаканьем и довольными возгласами. Тот дергался от ударов, словно кукла, - и молчал, даже не вскрикнул ни разу. Это раздражало Салмана больше всего - шейх кусал губы и щурился, щурился на капавщую в песок густую красную кровь.
Дашь голос, дашь...
Подошел старый Имад и тихо проговорил:
- Забьют ведь насмерть, шейх...
Салман скрипнул песком на зубах и поднял руку - довольно.
- Где кобыла?
Пленник раскашлялся, сплюнул кровью. Голоса в нем, похоже, не осталось - в ответ сумеречник молча помотал облипшей от пота, патлатой башкой.
- Он не скажет, о шейх, - тихо проговорил Имад.
- Это мы еще посмотрим, - процедил Салман.
И негромко спросил:
- Ты хоть знаешь, сколько мне за нее предлагали? Знаешь?!
Самийа молчал, ворочая головой и пытаясь проморгаться от текущей со лба крови.
- Десять тысяч дирхам! Десять тысяч!
Никакого ответа.
- А знаешь, зачем мне были нужны десять тысяч дирхемов?
Эти слова шейх мутайр произнес совсем тихо. И присел на корточки, чтобы поглядеть твари в глаза.
- Чтобы откупиться от карматов. Они каждый год - слышишь, ты, ублюдок?! - каждый год уводят у нас пять мужчин и пять девушек. А я хотел им отдать не наших людей - а невольников. Я получил бы за Дахму десять тысяч дирхам - и десять лет не знал горя!
Сумеречник молчал, безразлично глядя в пыль. С подбородка капало красным.
- А.. ты...
Салман ибн Самир медленно поднялся. Бьющая дрожью ярость вернулась.
- Я не дам тебе пустить псу под хвост наши жизни! Я верну Дахму. Т-тварь...
Сумеречник молчал, не поднимая головы.
Салман ибн Самир скрипнул зубами. И выдохнул:
- Раскалите наконечник копья. Посмотрим, разговорит ли его железо.
- Говорят, он хороший стрелок, о шейх... - все так же тихо сказал старый Имад. - Покалечим - как стрелять будет? Может, в аль-Румахе поспрашивать?..
Но Салману не хотелось слышать слов мудрости. К тому же, в этих словах ее не было:
- Я приехал из аль-Румаха! Дахмы там нет!
Шейх прорычал:
- Я сказал - несите копье! Несите, кому говорят!!!..
Люди метнулись исполнять приказ. Сумеречник висел на коновязи, трогая языком разбитые губы.
