замешкался.
- Я сказал - взять его, - процедил аль-Мамун.
Буга потел толстой складчатой шеей и нерешительно топтался. Меамори нагло, по-кошачьи, улыбнулся халифу прямо в лицо.
Строй нишапурцев распался, люди бросились врассыпную от крутящегося, роняющего с мундштука пену сиглави.
- Это был мой приказ! - еще задыхаясь после скачки, выкрикнул Тарик.
Соскочил с коня и встал рядом с аураннцем, отирая с потного лица пыль.
- Хочешь рубить за него голову - буду следующим!
Тут аль-Мамун сорвался - а зря, халиф не должен выказывать свой гнев подобно погонщику верблюдов:
- Да как ты посмел, сволочь?! Неверная мразь, что ты себе думаешь?! Я закопаю тебя в землю ногами вверх, как поступали с ублюдками вроде тебя мои предки! Тебя и твоих сумеречных прихвостней!
Не сводя с него холодных, бледных глаз, Тарик прошипел:
- Твой прадед приказал приволочь меня в аш-Шарийа, чтобы я защищал вашу землю. Совершенно не интересуясь, согласен я или нет сподобиться такой чести. Так вот теперь я буду защищать аш-Шарийа - не спрашивая твоего согласия и разрешения, о Абдаллах!
Аураннец, чуть улыбаясь, щурился в небо над головой халифа.
Тахир снова заорал про справедливость.
- Вестовой, - шепнул доверенный евнух.
Зухайр пожевал провалившимися над беззубыми деснами губами. И покосился в сторону парнишки в полосатом бурнусе - тот мялся и боялся за спиной зинджа.
- Что за вести ты привез, о юноша? - отодвигая евнуха, спросил аль-Мамун.
Тот коротко поклонился и сказал:
- Карматы построили свои полки для сражения! Из центральных порядков вышли поединщики! Требуют схватки с нашими воинами, о мой халиф!
- Началось... - пробормотал аль-Мамун.
Ну наконец-то - началось. Бой - лучше чем бесплодное ожидание в виду усиливающегося с каждым днем врага.
У ног певуче мурлыкнуло:
- Я покорнейше прошу искупить свою вину поединком с врагом, о господин...
Кошкоподобное, худое, ненавидящее людей существо приникло к его туфлям. Аль-Мамун подавил в себе желание попятиться.
- Дозволено, - выдавил он наконец.
Меамори рассыпался в любезных мяуканьях. Тарик криво усмехнулся.
- Стоишь рядом со мной на холме Тал-аль-Джамуа, - коротко бросил аль-Мамун.
И пошел одеваться к бою. Устремленный ему в спину немигающий взгляд нерегиля он чувствовал кожей.
Заросший чабрецом склон круто уходил вниз. Ниже, как овцы, сгрудились кривоватые от ветров сосенки. У подножия холма волной ходили заросли лавра, раскачивались под порывами фисташковые деревья.
Внизу, на равнине, поблескивавшие сталью воинские порядки огибали редкие всхолмья и рытвины. Но центр, называемый во всех военных трактатах кальб, сердце, стоял на плоском ровном месте - видимо, так и не засеянном поле.
Под ярким солнцем шарфы на шлемах поединщиков казались ослепительно белыми. Трое на трое - как положено. Пустое поле уходило в перспективу всхолмий и скалистых гребней - за ними темнели обрывы извилистых вади.
Карматский правый фланг оставил за спиной как раз такой длинный сыпучий распадок - мелеющий к северу Вади Аллан. А некоторые конные отряды так и вовсе не пересекали сухое русло - судя по бело- синим плащам, это были бедуины, бану руала.
- Кто еще двое? - спросил аль-Мамун куфанского каида.
- Азим ибн Амр, из нашего джунда, - с гордостью ответил тот, отводя от лица красно-желтый платок. - И Абдулрахман ибн Абу Бакр, из Нишапура.
Воины вышли пешими и встали, широко, уверенно расставив ноги.
Третий поединщик выехал верхом - и заставил свою лошадь идти затейливым шагом вбок, ногу за ногу. Гарцевал, красуясь в приметном шлеме с двумя перьями, Меамори но-Нейи. Судя по тому, как он встряхивал в руке меч, и как выбегали из первых рядов карматы - грозя кулаками и копьями - аураннец выкрикивал оскорбления.
Трое карматских воинов стояли далеко друг от друга - видимо, вышли от разных отрядов. Одному уже подводили коня - раз уж Меамори предпочел драться верхом.
Пока пешие поединщики тяжело взмахивали саблями, уворачивались и прыгали через смертоносные клинки врага, сумеречник дурачился - он не нанес ни одного удара, только крутился вокруг размахивающего мечом врага, ныряя под кривое лезвие, свешиваясь с седла и всплескивая рукавами.
И только когда на земле остались два вражеских тела, Меамори взмахнул мечом - ровно один раз. Кармат опрокинулся на спину и свалился с коня. Лошадь неспешно пошла к рядам воинов аль-Ахсы, волоча зацепившийся ногой за стремя труп.
Сумеречник, высоко вскинув сверкающий меч, галопировал перед восторженно орущими порядками халифской армии.
Азим ибн Амр и нишапурец славили Всевышнего, поднимая сжатую в кулак левую руку.
От рядов карматов отделились новые воины.
День обещал быть долгим.
Поглядывая в мышиного, утреннего цвета небо, Сумама ибн Хайян перевязывал ремни на башмаках.
Они сидели под низенькими кривыми дубками на склоне холма. Долина ползла тенями и змеями тумана, сонно смигивали вдали костры карматского лагеря.
Под носом качались желтые соцветия репника, жесткие стебли только-только схватились листочками. Сумама недовольно покосился на колючие заросли блошняка, стоившие ему царапин на щиколотках - пойдя отлить, он напоролся аккурат на шипастый ковер кустков с мелкими цветочками. Его в очередной раз засмеяли за отказ носить шаровары-сирвал: мол, ты так гордишься своим ашшаритским происхождением, о Сумама, что боишься надеть парсийские штаны? А может, тебе денег на них жалко?
Разговор тут же перешел на скупость - и на анекдоты про хорасанцев.
- А вы знаете, как один хорасанец развелся с женой за то, что она вымыла его обеденный стол?
- Да ладно!
- Тьфу на тебя, есть охота, а ты про обеденный стол!
- Так я рассказываю? - обиделся Рафик.
- Да! Да! Только ты врешь все!
- Истинно, так и было! Тот человек, сидя за едой, капал на стол масло, чтоб тот пропитался им и выдубился. А жена возьми и вымой стол горячей мыльной водой. Так он с ней развелся и сказал: 'Горе тебе, достаточно было его вытереть!'.
Все тихонько - ну, на часах же стоим - заржали.
- А знаете, как мервцы в путешествии обедают? Они нанизывают на нитку каждый свое мясо, и ту нитку опускают в общий котел. А потом не выбрасывают, ибо она уже пропиталась жиром и...
