Хунайн осторожно поставил кувшин на бортик, тот громко стукнул о плитку.
За спиной тихо кашлянул Марваз.
Переглянувшись с каидом и таким же хмурым, враз насторожившимся Рафиком, куфанец подал знак, отогнув на ладони три пальца - идем посмотреть, все втроем, за деревья.
Пригибаясь и уворачиваясь от низких ветвей яблонь, они заскользили вглубь сада.
Звяк, звяк, звяк, шлеп - тихий вскрик.
Посыпанная песком дорожка открылась неожиданно, Хунайн, как подкошенный, упал во влажную траву, остальные распластались поблизости.
Дорожка тянулась от садовой калитки - раскрытой. И упиралась в ворота длинного низкого сарая - тоже раскрытые.
А по светлеющему в темноте песку с мерным звоном и шарканьем плелись люди. Брякали ножные кандалы, с шорохом загребая пыль и мелкие камни. Закованные, грязные, они шли, глядя прямо перед собой, невидяще уставившись в одну точку, прихрамывая и подволакивая тяжелые ступни. Голые, не считая лохматых тряпок на бедрах, с выпирающими, как прутья корзины, ребрами. Обкорнанные, заросшие неровно стриженными бородами. У многих на спине темнели полосы шрамов - от плетей.
Их пихали и незлобно подхлестывали здоровенные раскормленные детины в полосатых халатах:
- Шевелись! - шлеп по жалко сведенным лопаткам. - Шевелись! - шлеп по худой хребтине.
- Скоты... - сердито пробормотал вставший недалеко от лежавшего в траве куфанца надсмотрщик. - Еле плетутся, мы ж на молитву не успеем...
- Мотыги складывам справа! - шлеп, шлеп.
Шаркающие и позванивающие тени сгибались и с бряканьем валили в кучу садовый инструмент. И исчезали в черном проеме раскрытых ворот сарая.
- О Всевышний! - выдохнул лежавший рядом Марваз.
Хунайн хотел было показать ему кулак - чего, мол, шипишь, но проследил взгляд ятрибца и не стал грозиться: о Всевышний.
В толпе рабов брели и женщины - такие же изможденные и грязные, с черными худыми ногами и обстриженными волосами. На некоторых сверху намотаны были тряпки - а некоторые и тряпками не прикрылись. Плоские груди бесстыдно болтались, на чумазых лицах не отражалось ни единой мысли. Рабыни плелись, подволакивая ноги, подобно тощим козам с пустым, выдоенным выменем. Женщин сковывала одна длинная цепь - на нее нанизали чуть ли не с дюжину несчастных.
Бормоча ошалелые молитвы, Хунайн со спутниками забыли об осторожности - и подскочили на четвереньки, когда над ними прозвучало заботливое:
- Почтеннейшие, вам где коврики-то стелить?
Куфанец быстро вскарабкался на ноги и уставился в улыбающееся лицо хозяина усадьбы:
- А-ааа?..
- На молитву пора, - покивал тот чистой муслиновой чалмой. - Просим вас, уважаемый, быть этим вечером нашим предстоятелем.
- Ааааа...
И Хунайн, не в силах выдавить ни слова, обернулся к дорожке.
В сарай загоняли последних невольников - кашляющего, вздрагивающего острыми плечами светлокожего мужчину и полуголую женщину, почему-то с обрывком веревки на шее.
- Там... женщины... - глупо выдавил куфанец, так же глупо тыча в закрывающиеся с громким скрипом дощатые створы.
- Ах, женщины! - расцвел хозяин. - Ну что вы, почтеннейший, разве это женщины? Это рабочая скотина. Их при сборе плодов к деревьям приходится привязывать - чтоб не толкались и не разбредались, до того тупы. Женщины ждут вас в доме! Я велел умастить и приготовить для вас трех самых красивых рабынь. Нам ничего не жалко для наших храбрых освободителей, о достойнейшие из потрясателей копий!..
Куфанец сглотнул и переглянулся со спутниками - те тоже успели вскочить на ноги.
Нужно бежать отсюда, мелькнуло в голове. Бежать. И доложиться в ставке. В широко раскрытых глазах Марваза и Рафика читались точно такие же мысли.
Бежать и доложить: слухи не врут! Плодородные земли аль-Ахсы и вправду обрабатывают тысячи и тысячи рабов! Причем наверняка - из угнанных в плен ашшаритов! А самое главное, несчастные живут хуже собак! Даже хуже селян в Фарсе, где землевладельцы издавна славились неискоренимой жесткостью и поборами! 'Рабочая скотина!'. О Всевышний, услышал бы это кто-нибудь в Куфе или в Ятрибе!
Ставка встретила их факельным светом и гомоном.
Протолкавшись к шесту со знаменем эмира верующих, Хунайн услышал звучный голос, ссылавшийся на какой-то мазхаб - кади, не иначе.
- Пропустите! У меня известия! - изо всех сил работая локтями, лез вперед куфанец.
Выбравшись из толпы на свет, он понял, что известия этим вечером у всех одинаковы: на майдане в окружении панцирных джунгар сидели голые грязные люди, глядевшие в одну точку. Сковывавшая их длинная цепь поблескивала в песке, словно змея.
- Кто это? - ахнул Хунайн.
- Ашшариты, из-под Васита, - теребя бороду, ответил смуглый до черноты ханетта. - Карматы угнали, во время набега.
- Когда?
- Они не помнят, - пожал плечами парнишка.
А перед сидевшим на коврике кади стоял и размахивал руками дородный мужчина в белой рубашке. Местный.
Местный кричал:
- Клянусь Всевышним, я владею этими невольниками уже семь лет!..
Семь лет.
Семь лет обращенные в рабство верующие провели на цепи в сарае, возделывая здешние райские сады.
- Вот купчая на невольников! Мне их продали люди из Басры! Я заплатил налог, я заплатил десятину закята! - сердито кричал упитанный мужчина, потрясая ворохом бумаг.
Законопослушный владелец садового инвентаря и рабочей скотины, похоже, тоже ни разу не ходил в поле и не брал в руки ни серпа, ни мотыги.
- Я поклянусь на Книге!
Кади переглядывался с седовласым старцем в серебряной шапочке законника. Факих затряс головой, и медные подвески шапочки зазвенели:
- Воистину, сие дело представляется очевидным! Сделка совершена законно, и мы не можем расторгнуть договор, заключенный согласно шарийа верующим ашшаритом!
Вокруг загомонили с новой силой.
Хунайн припомнил аромат сада. И шаркающие, звякающие шаги. Сколько людей в том сарае? Сорок душ, не меньше. А может, и больше. Они ж не сразу к дорожке подошли, не всех увидели. А усадьба у господина Аймана немаленькая, рабочих рук требуется много. В одном саду у него три водяных колеса...
Куфанец прикрыл глаза - и сделал шаг вперед, в освещенный факелами круг:
- Я выкупаю этого человека!
Хунайн ткнул пальцем в ближайшего к нему несчастного - тот даже не обернулся в его сторону, продолжая смотреть перед собой с бесконечной, тупой усталостью жвачного животного.
В общем гаме Хунайна не услышали. Тогда он поднял руки и заорал что есть мочи:
- Я выкупаю этого человека, о правоверные!
Куфанец вытащил из-за пояса кошелек с двадцатью дирхемами - все, что осталось от жалованья. Подошел к упитанному владельцу райской делянки и кинул тому под ноги:
- Вот, забирай.
