- Я хочу знать, Кассим. Я - хочу - знать.
- Ты - веришь. Чтобы обменять веру на знание, ты рискнешь разумом и жизнью. Это безрассудство. Всевышний не одобряет безрассудства.
- Если прав я, то даже если не выйду из ночи, я умру, счастливый этим знанием. А если прав ты - мне не жалко, что я умру на год раньше, чем все.
- О Всевышний! - тихо сказал Джунайд, запрокидывая лицо в небо. - Ты видишь - я оберегал этого человека, как мог. Теперь его судьба в Твоих руках. Ты милостивый, прощающий...
- Безумец, - тихо пробормотал кот. - Сумасшедший.
Аль-Мамун гордо вскинул голову:
- Что мне делать, о шейх?
- Ничего особенного, - грустно улыбнулся суфий. - Возьми нерегиля за левую руку. И просто спроси: 'Где ты, Тарег?'.
- А почему левую?
- Это его рука силы.
- И все? - настороженно спросил аль-Мамун, обходя темнеющее на полу тело.
В куче щебня и пыли он с трудом разглядел синевато-серую кисть руки.
- И все.
Чувствуя себя на редкость по-дурацки - аль-Мамун все никак не мог прогнать мысль, что джинн и суфий его разыграли, - он сел на пол. Еще раз поглядел на своих собеседников. Оба отвернулись. Халиф пожал плечами.
Поморщившись, нащупал в пылище холодные неживые пальцы. И, еще раз пожав плечами, сказал:
- Где ты, Тарег?
В тот же миг все погасло, и аль-Мамун провалился в совершенную, безвидную, черную и ледяную пустоту.
...Скрипел под ногами крупный песок. Свистел ветер. Абдаллах обнаружил себя идущим - где? Вокруг густела тьма.
С усилием переставляя ноги, он вдруг понял - подъем. Под ногами - подъем. Он поднимается вверх. Скрипит песок - значит, пустыня. Возможно, это - бархан?..
Ни зги не видно. Как же темно...
Нудно, вымораживающе свистел ветер. Аль-Мамун обхватил себя за бока - тщетно. Рубашку и кафтан продувало насквозь. Ночью в пустыне царят тьма и холод.
Где же звезды...
А самое главное, зачем он здесь?
И как оказался в этой ночной пустыне?
Скрип, скрип под ногами. Холодно.
О Всевышний, какая холодная ночь...
Хорошо, хорошо. А что было до ночи?
Неожиданно аль-Мамун обнаружил себя стоящим.
Битва! Штурм дворца аль-Джилани! Рукопашная в коридорах и залах, скользкая от крови рукоять меча, мокрый холод рукава до локтя - кровь!
И он тут же вцепился в правый рукав - заскорузлый? Ткань сминалась безо всяких усилий. Как же?.. И... где кольчуга? Ведь он подъезжал к масджид в кольчуге! Подъезжал, чтобы... что?
Видно, под ногами был самый гребень бархана - ибо туфли заскользили по песку вниз, вниз, Абдаллах глупо замахал руками - и рухнул, с воем поехав вниз на спине, все так же размахивая руками.
Раскрыв глаза, он увидел розовеющее небо. А приподнявшись - лес колонн, черных и тонких, в желто-розовой перспективе рассветной пустыни.
Город. Город из старинных легенд о великой пустыне Руб-эль-Хали. Ирем Многоколонный.
А там, дальше - не горы. Руины. Развалины огромных зданий.
И ряды колонн. Бесконечные, пересекающиеся. Столпы тонкие и сросшиеся телами, еще несущие портики и одиноко стоящие. Налево, среди груд разбитого кирпича, уходила целая аллея обломанных, словно гигантским мечом срезанных колонн. Ни капителей, ни портиков. Они торчали из моря песчаника и щебенки, как обломанные сваи моста. Моста откуда... и куда?..
В высоченную полукруглую арку ворот в разбитой стене втягивался караван. Верблюды степенно вышагивали, помахивая хвостами, рядом устало брели погонщики.
Аль-Мамун заорал и побежал за ними.
- Мир вам! - сбиваясь с дыхания, выкрикивал он. - Мир вам от Всевышнего, люди!
Почти добежав до ворот, Абдаллах все-таки споткнулся и упал. А когда поднял голову, в черной арке никого не было. Только свистел ветер. Поглядев на свои ладони - а не разодрал ли, странно, что не болят, аль-Мамун увидел кровь между пальцев и грязную, жестко топорщившуюся ткань рукавов. Заскорузлая кровь потемнела и стала бурой.
Подняв глаза снова, он увидел в воротах черную фигуру женщины.
Наглухо завернутая абайя трепалась под рассветным ветром, поблескивали монеты надо лбом. Наносник маски-бирги выдавался вперед, словно птичий клюв.
Прямо за спиной женщины виднелась площадь, на которой раскачивались три пальмы. Пальмы на городской площади? Проросли сквозь плиты в развалинах, не иначе...
- Мир вам от Всевышнего, почтеннейшая! - вежливо поприветствовал женщину аль-Мамун.
Когда она заговорила, Абдаллах понял, что холод, сковывавший его руки и ноги - это был не холод. Это был страх. Цепенящий, ледяной страх - теперь-то он понял, что значит это присловье. А еще у женщины не было голоса. Шепот вползал внутрь головы, куда-то в болезненную пустоту за вытаращенными глазами:
Ты пришел на похороны, Абдаллах?
Аль-Мамун дрожал на нездешнем ветру. То, что казалось ему рассветом, обернулось закатным багровым румянцем. Тени стремительно росли, удлинняясь, с гребешками песка втягиваясь ему под ноги.
Три пальмы. Три пальмы. Что-то он слышал про эти три пальмы...
- Я... п-прошу прощения... м-мои соболезнования...
Застывшие от холода губы не слушались. Под маской у женщины чернела пустота.
За спиной захихикали:
Какой вежливый... Хи-хи-хи, сестричка, он нам соболезнует, хи-хи-хи... Поможешь нам, человечек? Мы обещали нашей сестре роскошный вынос, хи-хи-хи...
Оказалось, вокруг шевелилась и глазела целая толпа - женщины в абайях, дети, мужчины в высоких белых тюрбанах, как носят северные гафир. Сквозь толпу с отсутствующим видом шла вереница белых верблюдов - розовогубых, с красными глазами.
Хи-хи-хи... помоги нам с выносом, человечек, мы женщины бедные, некому ковры перед домом развернуть, хи-хи-хи...
А следом за хихиканьем послышалось утробное собачье рычание. Крутанувшись на пятках, аль- Мамун увидел сначала гончих - черных, длинных, оскаленных.
И только потом - ее. Высокую черную фигуру женщины на собачьих длинных лапах, с изогнутыми когтями на длинных, до колен, руках. И с собачьей головой на узких темных плечах. Острые длинные уши, красные горящие глаза, сахарно-белые клыки с клейкими нитками слюны.
Манат. Госпожа Судьбы. Хозяйка Медины. И хранительница могил.
Что скажешь, Абдаллах? Поможешь нам похоронить сестру?..
Это сказала женщина у него за спиной. Хозяйка Трех Пальм. Узза, дающая плодородие.
В неприглядной пустоте темнеющего пейзажа свистел ветер.
- Посланник Всевышнего... - голос срывался на хрип, губы еле шевелились от морозного ужаса, - назвал вас ангелами чтимыми...
