«…смерть царствовала от Адама до Моисея и над несогрешившими, подобно преступлению Адама…» (Рим 5:14), повторяется у преп. Иоанна Дамаскина. Следствием Адамова греха было то, что душа, созданная властвовать над телом, поскольку она была разумным и свободным началом, связывающим человека с Богом, подчинилась телу, вместилищу животных страстей и тления. Адам был побежден смертностью (nekrwsis или qnhtoths), лишь одним из проявлений которой является физическая смерть и которая по сути есть духовное состояние отделения от Бога и подчинения диаволу. Человек больше не может освободить себя своими собственными силами. Находясь в подчинении космическим силам, над которыми временно властвует князь мира сего, он лишен той подлинной свободы, которая состояла в том; что «естественная воля» действовала в согласии с Божиим замыслом о творении.
Падение Адама было не только его личной катастрофой, но всего человечества. Средство, выбранное Богом для того, чтобы сохранить человека в сотворенном мире, состояло в даровании ему способа самовоспроизведения. Разделение полов и создание женщины рассматривается Иоанном как проявление милости Божией. Предвидя, что человек не справится со своей задачей, Бог дает ему «помощника» (Быт 2:18). «Так как предвидящий Бог знал, что человек совершит преступление и подвергнется тлению, то Он создал из него жену, помощницу ему и подобную ему. Помощницей она ему должна быть в том, чтобы род человеческий и после преступления преемственно сохранился посредством рождения…».
Этот довольно упрощенный (и часто встречающийся в патристике) взгляд на происхождение полов не следует понимать в духе блж. Августина. Иоанн не считает, что способ размножения сам по себе греховен и что, следовательно, женщина может быть лишь орудием тления. Наоборот, сохранение человечества, ставшее возможным благодаря разделению полов, является милостью провидящего Бога, позволяющего человеческой природе частично преодолеть последствие греха своего прародителя, преодолеть смертность если не индивидуально, то, по крайней мере, на уровне рода и стать орудием в истории спасения. Ибо от женщины должен был родиться Спаситель Иисус.
Для того, чтобы спасти человека, Бог воспользовался не только Своим всемогуществом; Он захотел, чтобы человек сам участвовал в своем спасении. Приняв самое человеческое существование, воипостазировав его в Себе, Слово стало Спасителем.
…Когда человек был побежден, Бог не другого кого делает победителем мучителя, но кого некогда смерть поработила грехом, того Благий и Праведный снова соделал Победителем и… подобным спас подобное (tw omoiw to omoion)… Зачавшись… от Святого Духа, наподобие первого происхождения Адамова, Бог Слово… становится послушным Духу, врачует наше непослушание принятием того, что подобно нам и от нас.
Во Христе «вся сущность Божества, — пишет преп. Иоанн, — соединилась со всем человеческим естеством… Ибо Он весь воспринял всего меня и весь соединился со всем, чтобы даровать спасение целому…» Иоанн далее цитирует св. Григория Назианзина: «Что не воспринято, то не было бы и уврачевано».
Он использует ту же самую цитату из полемики св. Григория с Аполлинарием в качестве иллюстрации православного учения о восприятии Христом человеческого ума. Ибо разум являет par exellence образ Божий в человеке. Не существует подлинной человеческой природы без разума; Слово восприняло именно эту человеческую природу, именно этот образ, чтобы восстановить его.
Человеческая природа Христа, однако, не является, как уже было сказано, абстрактной человеческой природой: это наша человеческая природа, как она конкретно существует, со всеми последствиями Адамова Греха. Ибо Слово «восприняло всего человека, то есть разумную душу и тело, свойства (idiwmata) человеческой природы, естественные и непорочные страсти». Мы должны отметить здесь различие, установленное между «свойствами» (idiwmata) плоти, то есть всеми проявлениями тварного существования, и «естественными и непорочными страстями» (ta jusika kai adiablhta paqh). Свойства человеческой природы делают человека человеком. Они полностью присутствовали в Адаме, как до, так и после падения; они присутствуют также и во всех нас. Что касается страстей, Иоанн Дамаскин определяет их как «действия (или энергии), противные природе» и, следовательно, противные воле Творца. В этом смысле первоначальное человеческое существование было «бесстрастно» par exellence. В нем все было совершенно естественно. Цель христианской духовной жизни состоит именно в приобретении бесстрастия (apaqeia), которое является необходимым условием обожения. Отсюда проистекает монашеский аскетизм, практически тождественный борьбе со страстями.
Тем не менее, говоря о Христе, Иоанн отмечает, что Господь воспринял «естественные и непорочные страсти». Очевидно, что страсти, с которыми должен бороться человек ради стяжания бесстрастия, подразумевают грех, от которого Христос был полностью свободен. В этом смысле Иоанн утверждает, что человеческая природа Христа была такой же, как природа Адама до грехопадения. Но двусмысленность слова «страсть» в терминологии свв. Отцов заставляет Иоанна настойчиво утверждать, что Слово реально восприняло «непорочные» страсти, присущие, вследствие Адамова греха, падшему человечеству, которое Господь пришел спасти, вновь сообщая ему первоначальное бесстрастие. Поэтому византийская гимнография может говорить о страсти Христа, освобождающей нас от наших страстей. Таким образом, отождествление человечества Слова с нашим падшим естеством не вызывает у преп. Иоанна никакого сомнения: «Он воспринял естественные и непорочные страсти человека, каковы: голод, жажда, утомление, слезы, тление, уклонение от смерти, страх, предсмертная мука, от которой — пот, капли крови, помощь от ангелов ради слабости плоти и подобное, что по природе присуще всем людям».
Осуждение афтартодокетизма, рассматривавшего человечество Христа как не только безгрешное, но и как совершенно чуждое последствиям греха Адама, представляется преп. Иоанну Дамаскину абсолютно необходимым.
Однако эти «непорочные страсти», поскольку они являются выражением существования, воипостазированного в божественном Слове, не ведут во Христе к тем следствиям, которые были бы естественны для падшего человечества. Аскетическая духовность, хорошо знакомая преп. Иоанну, основана на представлении о страстях как об источнике греха: голод, жажда, немощь плоти, когда душа порабощается ими, влекут ее к действиям и помыслам, противным естеству, что собственно и является грехом. А поскольку существует, по крайней мере, одна страсть, от которой душа никогда не может освободиться — смерть и связанное с ней мучение, — грех, так или иначе, удерживает душу в порабощении.
Таким образом, существует принципиальное, хотя и трудноуловимое различие между страстями Христа и нашими страстями. Иоанн утверждает, что Христос воспринял все условия человеческого существования и, следовательно, страдал подобно нам. Вот как он определяет ересь афтартодокетизма:
Они считают, что плоть Слова была нетленной (ajqarton) с момента ее образования, они также утверждают, что Господь был подвержен страстям (ta paqh): голоду, жажде, усталости, но страдал не так, как мы: в то время как мы страдаем вследствие естественной необходимости, Христос, говорят они, страдал вольно (екоиакод) и не был подчинен законам естества.
В чем различие между христологией православных и афтартодокетов? Сам Иоанн в другом месте пишет о Христе: «В Нем нет ничего от принуждения или необходимости, но все свободно; вольно (qelwn) Он голодал, вольно жаждал, вольно испытывал страх и вольно умер».
То есть, Иоанн соглашается с афтартодокетами, говоря, что Христос страдал «вольно», но он осуждает их, когда они под предлогом божественной свободы, принижают человеческую реальность Его страданий. Ересь афтартодокетизма учила о человечестве Иисуса как об идеальном, свободном от последствий греха и представляла страсти как индивидуальные акты снисхождения или «икономии», которые могли иметь, а могли не иметь места. Для Иоанна, как и для всей православной традиции, воплощенное Слово с момента зачатия восприняло человеческую природу в ее падшем состоянии. Как Бог, ипостасно, Он, несомненно, оставался свободен от страстей и от самой человеческой природы, но Домостроительство спасения предполагало, что однажды и всецело Он должен стать слугой, должен воспринять все ограничения падшей человеческой природы (но не сам грех), чтобы освободиться от них «изнутри» и таким образом открыть путь к свободе для всего человечества.
Именно потому, что в Нем страсти не предполагают греха, то есть «порочных страстей», они имеют искупительное значение. Во Христе христиане обретают свободу. Страсти не смогли победить Его, и в той мере, в какой мы пребываем во Христе, они не имеют власти и над нами. Ни голод, ни жажда, ни страх, ни сама смерть не властвуют более над святым, ибо, пребывая во Христе, он также становится бесстрастным и
