Эта высшая жизнь есть верность себе, когда внутренняя сущность человека излучает правду жизни, эта сущность — живое произведение искусства, которое способно поражать своим внезапно открывающимся смыслом, зеркало, в котором можно видеть свое жизненное несовершенство, — речь идет не о добродетелях и пороках, а о несовершенстве как о невыявленности своего, как о неверности заданного тебе. Светлый, божественный образ Сапфо, трагический — Медеи и темный, демонический — Рахили — это разные явления жизни в ее полноте.
Но самое прекрасное создание Грильпарцера — это его трагедия о Геро и Леандре, названная им «Волны моря и любви», восьмая в числе тринадцати, 1829 года. Геро — это и самый чистый образ среди всех, что у Грильпарцера открывают вид на полноту жизни. Но как метафора моря охватывает здесь всю пьесу, так здесь и все жизненное волшебство, все жизненные чары отделяются от героини драмы и разлиты в самом тоне драмы. Здесь сама природа волшебствует, и сама поэтическая интонация, так что у Грильпарцера нет более мягкого трагизма, и в драме нет ничего резкого и кричащего, но трагическое действие драмы совершается спокойно, как будто оно заранее предустановлено. Но и нет иного характера, которых бы жил, развивался и умирал на наших глазах с такой естественностью, с таким внутренним покоем и с такой гармонией, как Геро.
Это естественность, с которой живет природа и растет растение, но в то же самое время высшее и самое мудрое человеческое существование.
So schon, so still, so Ebenma? in jedem,
Im Einklang mit sich selbst und mit der Welt. (III, 246–247).
Так прекрасна, кротка, тиха, гармония во всем, — в созвучии с собой и с целым миром.
Во всей немецкой драматургии, безусловно, нет пьесы, где было бы меньше рефлексии, но где было бы больше мудрости. Но это мудрость смысла жизни, и эту жизнь мы чувствуем в этой драме, но она не состоит ни в глубокомысленных изречениях, ни в разумных поступках. Но Грильпарцер именно сумел показать тут полноту жизни, и притом не только в одном характере, но и во всей драме как создании поэзии и стиля. Представление о жизненной пол ноге воплощено не только в одном характере, но в самой драме. «Волны» любви и моря — волны самого «существования» — это не только жизнь героев драмы, но это и само дыхание произведения, захватывающее читателя, это особая музыка драмы, музыка, состоящая не в благозвучии слова и стиха как таковых, но в благоугюрядоченности воплощенного в слове и в стихе волнующегося смысла. О благозвучии слова и стиха в собственном смысле Грильпарцер, можно сказать, никогда особо не заботился, но в заботе о простоте смысла создается певучая гармония настроения и духа, не требующая никакой иной музыки и даже, может быть, отталкивающая от себя средства музыкального искусства.
Это — гармония жизненной полноты, что охватывает здесь природу и человека, одно волнение стихии, в которой все существует. И однако это не просветленный
«Die Gotter sind zu hoch…» «Боги слишком высоко…» (Ill, 246), говорит Геро. Как же это возможно, если действие происходит в античной Греции и Геро — жрица Афродиты, как говорят миф и драма? Но вот в этой удаленности богов Грильпарцер и видит исторический час действительности. Эти удалившиеся в свою даль боги — это слишком характерно для самосознания эпохи, в которую жил Грильпарцер, и ему решительно не было никакой нужды размышлять об отличии этой духовной ситуации от ситуации мифа и не было необходимости хотя бы замечать, для самого себя, существующее тут различие. Но миф творится вопреки этой невозможности богов и их удаленности. И это такое же чудо, как созерцание всей полноты жизни посреди серой и обыденной действительности в драмах Грильпарцера и как появление самой поэтической драмы Грильпарцера посреди такого будничного бытия людей. Если Леандр представляется богом для Геро, то это торжество жизни в Геро, — это сама жизнь заявляет о себе как о чуде, тогда как скудная действительность и сама религия давно уже разуверилась в возможности чуда. Жизнь — механический ритуал, и таков ритуал самого культа богов, — но вот Геро говорит жрецу:
Du sprachst ja selbst: in alteigrauer Zeit Stieg oft ein Gott zu sel’gen Menschen nieder.
Zu Leda kam, zum furstlichen Admet,
Zur strengverwahrten Danae ein Gott,
Warum nicht heut? zu ihr? zu uns? Zu wem du willst? (III, 234)
Ты сам ведь говорил — в седую старину, спускался бог к блаженным людям,
— к Леде, к царственному Адмету,
к Данае, зорко хранимой. Почему же не теперь
— к ней, к нам, к любому из нас?»
Но само величие жизни в Сапфо приводит к смерти, так и божественное явление жизни в драме о Геро и Леандре неумолимо влечет за собой катастрофу: пропасть между жизнью и Жизнью — «Беда зияет, пропасть…» (II, 247). Гибнет в волнах моря Леандр, и вслед за ним умирает Геро, — и вот конечный смысл трагедии в последних монологах Геро:
Sag: er war alles! Was noch ubrigblieb,
Es sind nur Schatten; es zerfallt, ein Nichts.
Sein Atem war die Luft, sein Aug die Sonne,
Sein Leib die Kraft der sprossenden Natur:
Sein Leben war das Leben — deines, meins,
Des Weltalls Leben. Als wir’s lie?en sterben,
Da starben wir mit ihm. (III, 225).
Он всем был; что осталось, это тень, распадающееся ничто.
Его дыхание было воздух, его взгляд — солнце, тело — сила цветущей природы: его жизнь была жизнь твоя, моя, жизнь бытия. Дав умереть ему, мы умерли все с ним!
Тщетно пытаться исчерпать содержание произведения искусства в немногих словах, — но вот это: «Его жизнь была Жизнь», то есть жизнь вообще, жизнь всего, животворящая жизнь — это относится к самому основному, что не столько высказано, сколько совершено в этой драме. В своих «мифологических» драмах Грильпарцер показывал чудо подлинной жизни, разверзающейся посреди скучной и скудной реальности жизни обыденной. Высшая жизнь претерпевает здесь свою смерть, и в этой смерти — утверждение всеобщего исторического жизненного потока, но и катастрофа человеческого существования и смысла. Замысел трагедий был вполне позитивным, но он возникал и осуществлялся на основе исторического пессимизма, — это утверждение жизни изнутри исторической ночи и безысходности. В мифологических драмах проблема истории постепенно назревает как проблема исторического краха. Эта проблема — не первая и не главная в «Сапфо» или в «Золотом руне». Но во всяком случае она чувствуется как потребность. Появление в 1823 году драмы «Счастье и смерть короля Оттокара» вполне закономерно в творчестве Грильпарцера, и в этой (шестой из тринадцати) драме поэт сразу же создает свой поэтический шедевр. Но здесь проблематика творчества Грильпарцера сразу же весьма сильно изменяется. Грильпарцер здесь создает свой тип исторической драмы, но с самого начала связан с его особыми законами. Та «негативность», на почве которой стояли мифологические драмы Грильпарцера, должна быть теперь оправдана как нечто позитивное с позиций фактической, уже совершившейся истории. Но есть и такие черты в мировоззрении Грильпарцера, которые только теперь проявились, когда он начал создавать произведения в историческом жанре.
Грильпарцер создал всего четыре исторические драмы — это названный «Оттокар», следующая драма (седьмая) — «Верный слуга своего господина» (1828) и две трагедии, законченные после 1848 года и опубликованные посмертно — «Либусса» и «Братская рознь в доме Габсбургов», — если не считать упоминавшейся, тоже посмертно опубликованной драмы «Еврейка из Толедо», где все историческое — не более чем рамка для психологического эскиза действия.
У всех этих трагедий есть ряд общих жанровых особенностей.
Во-первых, — это «политические» драмы: в них речь идет каждый раз о судьбах государства в
