критический период его истории.
Во-вторых, — это монархические драмы, поскольку в них речь идет об утверждении и прославлении того иерархического социального устройства, символом которого является монарх, такой иерархии, которая является, по своей сути, аллегорией космического миропорядка.
В-третьих, эти трагедии — патриотические и, можно сказать, австрийские. Действие их не случайно происходит в разных частях австрийского государства, в Австрии, Богемии, Венгрии. Идейное и. художественное значение исторических драм Грильпарцера ничуть, не умаляется от того, что Грильпарцер прославляет в них дом Габсбургов — как реальное средоточие иерархического строения общества и всего бытия[8]. Неудивительно и другое — что драмы Грильпарцера в этом отношении не были вполне, по достоинству оценены царствующим австрийским домом. Слишком очевидно, что Грильпарцеру важны не лица, а идея, не совершенство людей, а совершенство принципа миропорядка. Дом Габсбургов ценил не принципиальность, но прямое выражение чувств верноподданного. Австрийский император Франц I спас грильпарцеровского «Оттокара» от своей же собственной, меттерниховской цензуры, но сделал все возможное, чтобы грильпарцеровский «Верный слуга» сошел со сцены и был забыт.
В первой из этих драм чешский король Оттокар поднимается и опускается по ступеням типичной барочной пирамиды, наказанный судьбою за свое честолюбие. Но вот на первый план выходит император Рудольф и вместе с ним идеальный план действия. Рудольф идеальное олицетворение принципа иерархии (III, 69):
Mir fehlt s an manchem, fehlt’s an vielem wohl!
Und doch, Herr, seht! bin ich so festen Muts:
Wenn diese mich verlie?en alle hier,
Der letzte Knecht aus meinen Lager wiche;
Die Krone auf dem Haupt, den Zepter in der Hand,
Ging[5] ich allein in Euer trotzend Lager Und rief Euch zu: Herr, gebet, was des Reichs!
Ich bin nicht der, den Ihr voreinst gekannt!
Nicht Habsburg bin ich, selber Rudolf nicht;
In diesen Adern rollet Deutschlands Blut,
Und Deutschlands Pulsschlag klopft in diesem Herzen.
Was sterblich war, ich hab' es ausgezogen Und bin der Kaiser nur, der niemals stirbt.
Мне многого недостает — почти всего.
Но вот смотрите, как тверд мой дух:
пусть все меня покинут,
пусть убежит последний раб,
один, с короной на голове, со скипетром в руке,
пойду в бунтующий ваш стан,
чтобы потребовать от вас назад принадлежащее империи!
Я — не тот, кого вы некогда знали, не Габсбург и даже не Рудольф,
по этим жилам кровь Германии струится и в этом сердце бьется пульс Германии.
Все смертное с себя совлек я, я — император, вечный и бессмертный!
Эти гордые слова противопоставляют Рудольфа — ??? кару, этому наследнику Язона из «Золотого руна» с его честолюбием и эгоцентризмом. Язон стремится поглотить мир своим
Но не только иерархия является в своем блеске вместе с Рудольфом, но и, как начинает казаться, наступает царство всеобщей справедливости — мира и благополучия:
Die Weit ist da, damit mir alle leben,
Und gro? ist nur der ein’ allein ge Gott!
Der Jugendtraum der Erde ist getraumt,
Und mit den Riesen, mit den Drachen ist Der Helden, der Gewalt’gen Zeit dahin.
Nicht Volker sturzen sich wie Berglawinen Auf Volker mehr, die Garung scheidet sich,
Und nach dem Zeichen sollt’ es fast mich dunken,
Wir stehn am Eingang einer neuen Zeit.
Der Bauer folgt in Frieden seinem Pflug,
Es rulirt sich in der Stadt der ilei?'ge Burger,
Gewerk und Innung hebt das Haupt empor,
In Schwaben, in der Schweiz denkt man auf Bunde,
Und raschen Schiffes strebt die muntre Hansa
Nach Nord und Ost um Handel und Gewinn. (III, 73 — 74).
Мир здесь затем, чтобы все мы жили, велик один лишь бог!
Сны юные земли прошли, и вместе с временем героев, великанов, ушла пора героев мощных.
Уже народы не низвергаются друг на друга,
словно снежные лавины,
и знаки есть тою,
что мы — у порога нового времени.
Крестьянин мирно идет за плугом, и горожанин трудится прилежно, цеха и гильдии поднимают голову, в Швабии и Швейцарии думают о союзах, на быстрых кораблях стремится Ганза на север и восток для прибыльной торговли.
Эта светлая картина не привязана у Грильпарцера к историческому времени действия драмы, она имеет то же значение, что картины краха в мифологических драмах, — то, что совершается, совершается теперь в последний раз, в знак осуществляющейся судьбы. Итак, вот заря всеобщего счастья! Но реальность исторических событий в драме находится в противоречии с такой картиной, поскольку очевидно, что нарушенный порядок восстанавливается и заново утверждается, так сказать, по сложным правилам этикета, которые приняты между разными ступенями иерархии, путем компромиссов и мелких шагов и действий. Всемирно-исторические претензии теряют свой глянец и теряются в незначительных перипетиях действия.
Разумеется, эго противоречие внутри драмы, но оно не мешает ей быть подлинным шедевром.
«Верный слуга своего господина» — драма мучительная и жестокая. Это — случай, описанный у Аристотеля, согласно которому «не следует изображать достойных людей переходящими от счастья к несчастью, так как это не страшно и не жалко, но отвратительно». Но трагедии Грильпарцера построены, по-видимому, отнюдь не но правилам поэтики Аристотеля. Немыслимая и почти безумная верность Банкбана своему монарху оказывается единственно спасительной для всего государства и для всего порядка. Итак, верность во что бы то ни стало! Но и тут веет дух современной Австрии и его можно ощутить в той неопределенности, в той почти бюрократической нерешительности, с которой воздается здесь по заслугам и правым, и виноватым. Грильпарцер оставил далеко позади всякую драматическую прямолинейность. Но вместо такой прямолинейности, которая но справедливости удовлетворила бы зрителя, отсутствие разрешения, отсутствие катарсиса. В конце пьесы — наложение заплат на государственную иерархию. Невиновный получает свое прощение, а виновного отпускают «с богом» и «без проклятия». Эго можно назвать ложным примирением сторон, и это, в первую очередь, компромисс, на который идет поэт, примиряя свой исконный негативизм с заведомой позитивностью исторической пьесы.
