людей и неприятных ситуаций.
После того как на самой что ни на есть бытовой почве он разошёлся в отношениях с моим братом (ведь И.П. была женой Серёжи), сохранялись добрые отношения с Михаилом Кудрявцевым. Были попытки музыкального сотрудничества, но особого выхода они не дали. С Мишей они познакомились ещё в самом начале 70-х. И со многими музыкантами Юра познакомился именно через него. У них были общими не только музыкальные темы, но и философско-религиозные. Миша Кудрявцев, доброжелательный, открытый человек, всегда появлялся именно тогда, когда нужно было поддержать Юру, в чём-то помочь. Это было и в период голоданий, в период нравственных метаний между жизнью как попало и строгими йоговскими установками. Михаил всегда был готов не только с пониманием выслушать, но и по-своему как-то помочь. Именно через него мы вышли на агни-йогов и отправились в далёкое путешествие, избавившее Юрия от депрессии и недугов.
В этой команде наиболее приятельские и тёплые отношения были с Николаем Кобаком, который какое-то время даже подряжался на работу на студии «Мелодия». Мы бывали у него в гостях, а потом в ноябрьские, майские праздники и даже летом ездили в деревню Вязка, где у Коли имелась некая изба. В Вязке они придумывали фотофильмы, смешные и страшные: «Чуни», «Сказание о Гунаре», «Ноги друзей», много снимали. В городе мы печатали фотографии, которые Юра вставлял в специальные альбомы и тут же сочинял текст. Я тоже участвовала в этих фотофильмах. С Колей они ездили сниматься в массовках и в настоящем фильме по Лескову «Левша». Попутно и там умудрились снять ещё один свой фотофильм. Все эти альбомы с замечательными фотофильмами, с «Сказанием об инженере Кобаке» сохранились и у меня, и в семье А. В. Кобака, брата Николая. Николай Кобак, как ни горько говорить об этом, умер 25 сентября 2008 года.
На «Мелодии» к Юре относились очень хорошо. Лидия Павловна Кобрина, бывший директор студии, по телефону говорила так: «Нина, дома ли наш гениальный Юрочка?» Наполовину в шутку, наполовину серьёзно. Там его уважали и ценили. Не все, конечно. Юра был сложным человеком.
Музыканты?! Их я знаю мало. Профессионально он общался с «ДДТ», В. Курылёвым, А. Бровко, С. Чиграковым и их командами. Некоторых, которых я, конечно, называть не стану, не уважал за продажность властям и конформизм. Это его право. Мне и самой такие люди не симпатичны.
11. Музыка
Я — не музыкальна так, как это надо было бы для Юры. Это огорчало меня раньше, а теперь особенно. Если бы я пела и играла на гитаре, наверное, смогла бы хоть немного популяризировать Юрину музыку. В детстве родители учили меня музыке. Но из этого мало что получилось. Правда, мне нравился тот классический репертуар, которому меня обучали учителя, приходящие заниматься со мной на дом. Одним из них был мой дядя Георгий Алексеевич Белицкий, замечательный пианист. На наших семейных торжествах он играл Шопена, Моцарта, Чайковского, Листа. Меня же разучивание музыкальных пьес особенно утомляло потому, что я плохо держала ритм. В старших классах я и вовсе забросила занятия музыкой, посвящая большую часть времени учёбе.
Только начав совместную жизнь с Юрой, мне вновь пришлось окунуться в музыку — классическую, и джазовую, и новую волну — в рок-музыку. Кому удавалось раздобыть диски рок-групп 60-70-х, давали их переписывать друг другу. Вся молодёжь была «дисконошами», и всё время что-то переписывалось, передавалось, совместно прослушивалось, по возможности — на стереомагнитофонах.
Более того, мне пришлось принимать участие в записях «Вишнёвого сада Джими Хендрикса» и в ряде других альбомов. В песне «Милый друг» я пою, в других вещах — это отдельные подголоски, ритмические партии на бубне, разных шуршалках (например, металлическим стаканчике, заполненном рисом). В «Китайской поэзии» я читаю стихи, иногда подпеваю, а Юра импровизирует на гитаре.
Мне сразу понравилась музыкальность, безупречный вкус, искренность всех вещей Морозова, глубина текстов, прекрасный песенный поэтическим язык, тонкость и продуманность аранжировок, сочетающаяся со свободными импровизациями. Любая его песня — это монолит: музыкальный, словесный, композиционный. Они все — о главном. И конечно, о том, что волновало меня. Сейчас многое мне трудно слушать именно поэтому. Душа раскрывается, охватывая самое дорогое, волнение становится слишком сильным. Музыка Юры — это не звучащий безлично фон, она поднимает и волнует человеческую суть, как бы постоянно обращаясь к сердцу и совести. Даже простые любовные песни «босяцкого» периода вдруг одной фразой ставят некую точку, за которой должен быть важный для судьбы ответ. Например: «Пока я твой, люби меня. Любви такой вновь не встретишь ты больше никогда», «Обманешь лишь себя, если слишком ты горда. Проходит мимо всё, а в ладонях ничего». «Живу и я, пока живёт мечта. Умрёт она — умру и завтра я»… Он не спрашивает, не жалуется, не умоляет, он утверждает, он знает точно — так будет. Я уже не говорю о сложных альбомах. Открывай, слушай любую песню, обалдевай и плачь! Если я не слушаю Юрины песни с утра до ночи, то причина одна — нервы натягиваются так, что ты не выдерживаешь этого напряжения и сопереживания!
Я не признаю музыкального хаоса, неряшливых текстов с затасканными до дыр рифмами и словами или такие, которые похожи на перевод с иностранного языка, часто и содранные с переводов «Led Zeppelin», «Дорз» и других подобных групп.
Юра был личностью и абсолютным романтиком. Ещё и поэтому всё в его творчестве для меня родное, везде светится ярко его возвышенная душа, ментальная чистота и там, где необходимо — трансцендентность. Я даже затрудняюсь сказать, что мне нравится больше всего. Это и «Вечности река», «Китайская поэзия», «Мир иной», «Ночной певец», «Музыка сердца», «Евангелие от Матфеа», «Три русские песни»… перечислить невозможно. Кто знает и любит Юрину музыку — тот меня поймёт!
12. Его литература
Все рассказы, повести, романы Юрия я читала в самом первозданном виде, написанные шариковой ручкой. Я перепечатывала их все в 70-е, 80-е, 90-е годы по мере написания.
В 70-е и начале 80-х мы использовали самые что ни на есть допотопные пишущие машинки. Брали их в существовавших тогда пунктах проката. У машинок обязательно были какие-нибудь технические неполадки — то плохо пропечатывались какие-то буквы, то лента то и дело выскакивала и т. п. Юра сразу пытался исправить техническую «лажу». А я дописывала плохо пропечатанные буквы от руки при проверке текста.
Помню, когда мы жили в Купчино на Бухарестской улице, я отыскала пункт проката у метро «Ломоносовская». Мне выдали огромную тяжеленную машинку. И я тащила её до автобусной остановки, потом до дома с большим трудом, то и дело останавливалась, передыхая на футляре этой «чудо машинки». После путешествия с агни-йогами в 1980 г, не скажу как именно, но нам в вечное пользование попала пиш. машинка шефа команды Тоши, на которой он когда-то «тюкал» свою «Кунта-йогу». Юра её наладил, и я стала печатать на ней. Это была миниатюрная машинка то ли 20-х, то ли 30-х годов XX века. Починенная, прочищенная, она довольно долго служила нам, пока однажды вдруг не остановилась, лента не шла, литеры сбились все в одну плотную компанию. Пришёл конец срока её службы. Эта машинка и поныне стоит у меня как некий реликт расщелины времени, покрытая сшитым мной некогда по Юриной просьбе брезентовым чехольчиком. Вообще все чехлы для его аппаратуры я шила из старой палатки.
В начале 90-х Юра купил электронную машинку «Ромашка» с довольно обширной программой действия. Я освоила её, начиная новую эру электронных штучек. Но и с этой машинкой пришлось повозиться. Лента быстро блекла, перематывать и вставлять её было утомительно. После этой процедуры руки оказывались перемазанными чёрной краской.
В 2000 г. появился компьютер, которым занимался только Юра. Я читала тексты, расставляла знаки препинания. Сам он в них почему-то всю жизнь сомневался.
Ну, всё это «техническая» сторона книг.
