янтарной заколки для волос, маленькой красной расчёски, блестящей пуговицы из синего стекла. Но вернее было бы сказать, что празднику способствовали стены. Они расцвели целым садом цветов, а листья, летящие под ветром, казалось, только что упали с живого дерева. Когда хозяин дома вернулся, он не понял, что произошло, но его настроение впервые после ухода той женщины стало лучше.
Мир жив тем, что стоит на месте, хотя нам часто хочется сказать, что он стремительно движется куда-то. Чепуха. Ничто не движется. Лишь мы, загипнотизированные своей несовершенностью, сокращением мускулов, хотим оправдать что-то для себя, весьма туманное.
Другими словами, в квартире появилась новая жилица. Она не уходила куда-то ранним утром, как первая, а задерживалась до обеда, а иногда вообще оставалась на два дня и больше.
Комнату охватил почти что пожар. Уже целые ветви алых деревьев шумели под ветром и солнцем новой любви, и по ночам белая кошка видела сияние из окна испугавшей её когда-то комнаты.
Придуманное нами время мерно катило свои валы в непроницаемую для нас даль, и человек в таинственном доме старел. Но это никак не отражалось на его комнате. Она, казалось, всосала всю любовь дождливого города, и разные углы её населяло множество теней женщин, осветивших своим чувством стены комнаты.
И вот настал день, когда в квартире произошли великие перемены. Во-первых, количество вещей в ней резко увеличилось. Порядок и отсутствие пыльных плоскостей приобрели значение закономерности. На обнажённой груди просветлевших от мытья окон появилась одежда — шторы. С этого места белая кошка из моего рассказа исчезает, так как ничего больше уже не увидит.
А виной всему была Анна — жена хозяина комнаты. Впрочем, я не должен рисовать её особой, одержимой хозяйственностью и аккуратностью. Это у неё получалось между делом. А главное была любовь к хозяину квартиры, и книги, которые теперь просто заваливали этажерку и стол, перенесённый из кухни, так как держать книги на полу Анна считала безнравственностью. Она обладала компромиссным вкусом по отношению к старому и новому, и что очень важно, ни разу не посягнула на стены комнаты, которые испускали теперь постоянно ровный и мягкий свет спокойного чувства. Жирные пятна вдоль кровати Анна завесила цветной материей, и широкая железная кровать превратилась в соблазнительное ложе покоя и наслаждения.
Через год, а может, два для молодых супругов наступило время таинственных размышлений, сначала порознь, а затем вместе, и так как их мировоззрения совпадали, то после недолгих колебаний, они решили, что, по-видимому, в их жизни существует некий пробел, заполнить который может, например… ребёнок. Это решение было для них очень важным, так как приходилось изменять всю прошлую жизнь. Менялись мысли, некоторые чувства и ощущения, а также финансовая основа бытия, и я упоминаю об этом только в силу того, что как муж, так и жена, никогда о деньгах не задумывались.
По всем этим поводам Анна проплакала целую ночь, а по истечении соответствующего природе количества времени хозяин комнаты отвёз её в роддом.
Но самым строгим и продуманным решениям и желаниям иногда препятствуют такие пустяки, как случайность, судьба, предопределённость.
Не родила Анна ребёнка, а вместо этого перевезли её в другое отделение больницы, где сделали довольно не простую операцию. Я не буду описывать, какую, так как сам боюсь этих медицинских подробностей.
Муж Анны впал в несоответствующее ему состояние отчаяния, и прежде чем успокоился, жена вернулась домой. Она была здорова и даже очень мило выглядела, но заключение врача гласило, что детей у неё, возможно, никогда не будет. Супруги были людьми здравомыслящими и решили, что, в общем, ничего ужасного в этом нет, и можно воспитывать другого ребёнка, но пока это было уже не срочно, а на первый план выступало здоровье жены. И вот с целью его укрепления уехала Анна куда-то туда, где дождь бывает очень редко, а если и идёт, то тёплый. А хозяин комнаты стал жить один, как когда-то раньше. И, наверное, в силу этой аналогии скрутили его однажды воспоминания. Ходил он целый вечер по комнате, сияющей ровным светом багряных листьев, и долго смотрел на фотографию женщины в красном платье. Потом целую ночь он сидел на кухне возле бутылки вина и читал какую-то книгу, которую мы уже где-то видели раньше. А через два дня пришёл он не один, а с одной из тех женщин, которые бывали у него когда-то.
Белая кошка давно умерла, а двое её пятнистых котят выросли во взрослых котов. И один из них, пробегавший той ночью под окном нашей комнаты, вдруг страшно испугался чего-то и, жалобно мяукая, забился под лестницу дома напротив. Нечто сверхъестественное коснулось, как ветер, его шерсти, упав сверху, а потом, медленно расправив крылья в плавном полёте, исчезло в свете утренней зари. И если бы теперь в свете луны белая кошка посмотрела на тяжёлую золотую раму, она бы ничего не увидела.
А женщина ушла утром, и приходила опять, и опять, пока домой не вернулась Анна.
Она ехала в свой город поездом через всю медленную и широкую страну лесов и озёр. И многие слова из прочитанных ранее книг переставали быть для неё театром мозга. Они становились живыми и тревожили её отзывчивую душу. Она как-то вяло вспоминала прошедшее и не находила толчка для будущего.
И она ощутила его у себя в комнате. Это была чужая комната с блеклыми, грязными стенами, и жирное пятно возле кровати смочило ткань, её закрывавшую. И я объясню, почему это произошло так.
Невозможно в нашей обычной жизни вернуться в прошлое. Скучные вышли ночи у хозяина с женщиной из прошлого. Они, как матёрые пьяницы, пили вино любви и не хмелели. Любовь не возвратилась. Осталась лишь её грубая схема простых движений. И множество теней, свивших гнездо в комнате, покинули её. Энергия их не согревала камня стен. Они уже остыли.
Прошло ещё два года, и мой взор, пролетая над городом дождей, невольно опять притянулся к знакомому окну. И я увидел хозяина комнаты. Это был скучный невыразительный человек, и внутренняя обстановка его жилища имела тот неприятный вид запустения, что и до его появления. Он сидел в кухне возле бутылки с вином и без всякой цели глядел в окно. А за окном, как сказал бы поэт: «Осень посыпала жёлтым конфетти зелёную главу Земли». И долго он сидел так, по стариковски поднялся и, вздохнув, словно его ждало важное дело, перешёл в комнату. Здесь он сел возле стены и, взяв со стола кисточку, стал что-то рисовать ей на стене. И, приблизившись, я увидел, что он раскрашивал листья на совершенно чистой стене. Уже десятка два их летело по ветру меж невидимых цветов, и я должен сказать, что рисунки удавались у него удивительно. Мне даже на секунду показалось, что ничто не изменилось здесь. Но, однако, изменения произошли. Анна больше не жила тут, и это видно было с точностью бездоказательной.
Как они расстались и почему, я думаю, не составляет особого интереса теперь.
Наступил день, когда одинокий жилец закончил раскраску листьев во всей комнате. Материю вдоль кровати он тоже сменил. Заняла эта работа довольно много времени, так как он был свободен только по вечерам и воскресеньям. Теперь он садился напротив окна и смотрел на улицу до глубокой ночи, а когда темнело совсем, смотрел на фотографию, которая также страшно выцвела, и лицо женщины разобрать было уже трудно. Я должен объяснить его поведение читателям.
Все предыдущие события повлияли на хозяина комнаты таким образом, что он находился в состоянии постоянного ожидания. А вот что он ждал — непонятно было ему самому. Он смотрел часами на улицу, на портрет, перечитывал старые книги и как будто что-то должен был вспомнить. А вот что? Подвела человека память. Да и можно ли на неё надеяться вообще?
Не знаю, каким образом, но однажды он вспомнил мучившее его «нечто». Но сначала я должен сообщить, что человек этот совершенно разочаровался в любви. С тех пор как ушла жена, несколько женщин, новых и старых знакомых, приходило к нему, и каждая из них уносила частицу краски со стен комнаты и ничего не приносила.
Но, прозревая невозможную пелену лет и лиц, он вспомнил странные и дикие чувства, связанные с фотографией. Он услышал давно померкнувший шёпот какой-то из тех ночей, как она в апофеозе любовного исступления, а потом уже спокойно сказала ему, что если бы захотела иметь ребёнка, то только от него. «Ты впустишь меня, если я приду хоть через десять лет?» — спрашивала его она. И что он мог бы ответить ей, кроме «да»?
И десять лет прошло. А может, даже больше. И эта мысль о ребёнке, которого не родила ушедшая от
