— Смотри, Коль. Ты умираешь шестого мая, а я через год, четырнадцатого апреля, — и глупо улыбался. Казалось, он не понимает.
— А твоя Ленка…
— Заткнись! Сука!
Я ударил Перитурина в скулу, и Перитурин заплакал. И тут я подумал, что Перитурин же умрет, а я его в скулу ударил ни за что ни про что, и сам заплакал.
Когда я вернулся, в моей голове было ясно как днем. Лена спала. Ее веки вздрагивали, как если бы ей снился страшный сон.
Лена должна была умереть через двенадцать лет, а я через шестнадцать. Что мы за это время успеем сделать? Мало, очень мало. Но все же больше, чем бедная Клава, жена Перитурина. Той осталось два года. Я сидел в полумраке у кровати жены и удивлялся. Удивлялся тому, как я размышляю. В этих размышлениях было что-то чудовищное. Как и в моих чувствах. Потому что я, немного огорчившись, что переживу Лену и придется четыре года жить одному, все же радовался, что нам с Леной больше повезло, чем Перитурину с женой. И оба ребенка у них умрут молодые, а у нас только один, Игорек, в четырнадцать лет. А Сонечка проживет целых восемьдесят четыре года!
Я поднялся и пошел в детскую. Сонечка спала как ангел, полураскрытая, дыша носом. Она еле помещалась в кроватке. Надо скоро покупать большую кровать. Я улыбнулся и пошел спать. К Игорьку я не решился приблизиться.
Не знаю почему, но с того дня, а вернее, вечера я Сонечку стал любить больше, чем Игорька. Хотя должно было бы быть наоборот. Сонечке предстояла долгая жизнь, ей, скорее всего, судилось быть матерью, продолжить род. Игорек же умирал в четырнадцать лет. Конечно, было бы жестоко, зная об этом, не развивать его. Но зачем? На этот простой вопрос я не мог ответить. «Папа, а когда я вырасту, я полечу на самолете?» — «Да, Игорек, да». Что он успеет в жизни? Успеет ли полюбить? Что успеет узнать?
Не было денег, и я пошел на биржу труда. Мне предложили за копейки работать для одной фирмы. Нормальных денег сразу не дает никто. Вот если честно послужишь, тогда, быть может, постепенно начнешь получать нормальные. В этом был какой-то абсурд: зная, что я через шестнадцать лет умру, идти работать за копейки. Но хлеб, который надо было кушать, стоил именно копейки…
Лена, приходя с работы, падала на кровать и лежала полчаса — так уставала. Чем меньше получаешь, тем тяжелее вкалываешь. На что тратим свою жизнь? А что делать? Маленькие деньги зарабатываются большим трудом, а большие деньги… тоже большим трудом, но иного рода. Но куда нам до больших!
Неожиданно к нам приехали мать с отцом, мои. Мать умрет через год, отец — через три. А говорили они о какой-то капусте. Потом отец сказал, вставая: «Я тебя предупреждал, что твоя профессия никому не нужна, а ты меня не слушал». Почему он такой злой? Ведь ему всего три года осталось. Мать все жаловалась на сердце.
Сонечка, которая проживет восемьдесят четыре и увидит конец следующего столетия, училась ходить, держась за палец бабушки.
В четверг позвонил Перитурин и позвал на рыбалку. Я ожил, решил отпроситься с работы. Знал, что посмотрят косо, но не мог не поехать.
На рыбалке было прекрасно. Перитурин поймал восемь карасей, я три окуня и четыре карася.
— Коля, живем! — сказал мне Перитурин.
— И как если бы никакой «Книги судеб»!
В кустах заливались птицы, ветерок гнал к нашим ногам мелкие волны.
— Красотища! — сказал Перитурин.
— Да.
— А может, все это мура? — сказал Перитурин.
— Что?
— Ну, книга эта. Я думаю, что мура.
— Ну сказал… — Я поднял голову и посмотрел на него: — Ни одного исключения.
— Пока… — Перитурин поменял наживку. — До пятницы все будет сбываться, а с субботы перестанет.
— Как?
— А что, не может так быть?
И он, размахнувшись, закинул удочку подальше.
После этого дня я немного по-другому стал смотреть на происходящее. Почему бы и в самом деле не допустить подобное? Ведь никто же сначала не предполагал, что можно умирать раньше срока, а оказалось, что можно. И потом, не существует пока полной статистики. Известно, что все смерти соответствуют датам в «Книге». Но разве проверены все, кто должен был умереть в означенный день? Разумеется, не все. Тогда откуда уверенность, что нет исключений? Что кто-либо где-нибудь в джунглях Африки, назначенный умереть вчера, не живет и сегодня? А если хоть один такой есть, то может быть и другой, и десятый.
Потом обрадовала многих вот еще какая путаница: оказалось, что люди, чьи фамилии, имена, отчества совпадают, не могут различить, где чья дата смерти. Если «Книга судеб» составлялась божеством, то что же оно не предотвратило такого конфуза? Если оно хотело, чтоб люди знали дату своего конца, то почему же оно не подумало о тех, кого зовут одинаково?
Были и еще путаницы. Время по какому поясу считать? На одной стороне планеты — еще сегодня, на другом — уже завтра. Но в «Книге судеб» про это ни слова.
Наконец, что же с теми, кто теперь рождается? Они-то не занесены в «Книгу». Стало быть, если не явится новый пророк, то следующее поколение будет жить нормально, как мы все жили прежде. Эксперимент? Зачем?
Очень странная сложилась ситуация в стране. И вообще на планете. Солнце светило, как и раньше, небо, тучи, деревья, животные… И в то же время — «Книга». Это могло просто взбесить. Если Ты, Бог, решил показать всем, что Ты есть, таким оригинальным способом, то Ты выйди. Явись нам. В виде чего? Уж это Тебе лучше знать. Мы Тебя будем ждать на площади, а Ты выйди, величиной ну хоть в пятиэтажный дом, чтоб сразу стало понятно, что Ты — Бог. Или выгляни с небес, из-за туч, чтоб лицо было видно. Ну и поговорим. Кто Ты, кто мы, что такое наша смерть и зачем. Скажи: так, мол, и так, для того-то вы и созданы, для того-то живете. А смерти не бойтесь, потому что это и не смерть вовсе. Вот Я — а вот вы. И все вы — Мои.
Нет, все это ерунда. Не надо. Если бы такой разговор состоялся, как жить дальше? Как гвоздь забивать, как на копеечную работу в фирму идти? Вид Бога и прямой разговор с Ним нельзя выдержать. Оцепенеешь в тихом ужасе и жить больше не сможешь. А жить надо. Пока не знаешь истинного смысла, до тех пор и жизнь.
Между тем газеты, телевидение и радио пытались осознать сложившуюся ситуацию. Вскоре я с удивлением обнаружил оживленные «дискуссионные столы», «исповеди» и даже юмористические передачи на новую тему. Причем размышляли о новом положении вещей попивая вино, расслабляясь, то есть как ни в чем не бывало наслаждались жизнью. Какая-то девушка, которой буквально завтра умирать, обращалась накануне к миллионам телезрителей, прощаясь и неся околесицу о «доброте», «мире» и «всеобщей любви». А два известных юмориста кривлялись друг перед дружкой (и всей страной) в следующем духе: «Ты завтра что делаешь?» — «Завтра? Э-э… Сейчас посмотрю. Так-с… Нет, завтра не могу. Завтра мне умирать». (Смех за кадром.)
Лене о ее смерти я объявил как-то утром: не мог дольше носить в себе.
— Я знаю, когда тебя не станет! — сказал я бреясь.
— Узнал все-таки? — сказала она как-то зло. — Ну и когда?
— Через двенадцать лет.
— Так мало? — сказала Лена (она драила посуду на кухне). — Я ожидала больше.
— А я через шестнадцать! — крикнул я, чтоб она услышала.
Когда-то она уверяла, что не сможет жить, зная свой конец. Что-то теперь будет?
Я побрился и вышел. Лена ворожила над кастрюлей.
— Сходи за хлебом, если можешь, — сказала не отрываясь. — Дома ни куска.
