Походила-походила, опять под дверь: “Спити вы, детки, спити, малыи, аль нет?”
Хворый ей то же поуторил.
“Что ж ето, — думаить, — усе один голос отвечаить? А остальныи-то иде ж? Ну-ка спытаю, узайду…”
Узашла. Братья спять. Обвела их мертвой рукой — оне и преставились.
Я лежу не шевелясь. Жду — что дальше?
— Ты слушаишь? — спрашивает няня.
Еще как слушаю!
— Да-а…
А вутром белая вуточка (мать, значить) кличить детушек, а те молчать.
Полетела она на княжий двор, а там лежать оне белыя, ромно платочки; холодныя, ромно пластбочки.
Закричала она у крик: “Детыньки мои рбодныи!..”
Запричитала.
Князь услыхал.
“Слышь, — говорить, — жана, чтой-то вутка расшумелась?”
А ведьма отвечаить, мол, етто тебе придеелось, быдто у во снях.
“У каких ишшо у во снях? Как придеелось, кады так кричить-убивается? Спыймайте мне, слуги, белую вуточку! Хочу дознаться, об чем она плачить-горюить, зарю не зарюить”.
Ладно.
Ловють ее, ловють. Обловились. А спыймать не могуть. Оне — за ей, а она — порх да порх, порх да порх! Не дается.
Выбежал князь сам. Тут она ямбу на руки и упади.
А как упала, он приказываить: дескать, становься, белая береза, позади, а ты, красная девица, упереди!
Тут и признал князь жану настояшшую, а не обманную.
Чичас узяли сороку, прицапили к ей два наперстка и пустили воды принесть: живой и мертвой. Принесла. Брызнули на деток живящею водицей — оне стрепенулись. Брызнули говорящею — оне заговорили.
И стала у князя семья, как положено быть. Стали жить-поживать, а худое забывать.
Лес уснул. Няня рассказывает. Я засыпаю, и мне чудится, что где-то за лесом едет поезд — добрый-добрый. В окнах за желтыми абажурами горят фонарики, и движется он тихо-тихо, совсем бесшумно, чтобы никого не разбудить, — так неслышно, как будто колеса его обернуты рыхлым мхом; как будто рельсы под ним укрыты сухой соломой…
ЛИМОННАЯ ЦЕРЕМОНИЯ
Акулина Филипповна собирается пить чай. Вначале она обваривает крутым кипятком фаянсовый чайничек в красный горошек. Сливает кипяток. Потом засыпает жменю сухой
Пока настаивается, достает разбегающуюся кверху — кверху! — как луговой колокольчик, звоном отзывающуюся чашку на блюдце, помеченном горсткой ломких трещинок — паучьих морщинок.
