Новый Мир ( № 1 2007)

Из архива журнала “Континент”. Публикация Елены Скарлыгиной. — “Континент”, 2006, № 3 (129) <http:// magazines.russ.ru/continent>.

Очень ценная публикация доцента журфака МГУ, не первый год изучающего парижский период жизни журнала. Имена и легенды, легенды и имена. Здесь — часть переписки главного редактора за самые разные годы.

Но вот споткнешься на одном только слове во введении — и что делать?

“Публикация произведений неподцензурной русской литературы, прозы и поэзии авторов, подвергавшихся гонениям на родине, — устойчивая характеристика редакционной политики „Континента”. Борис Чичибабин и Геннадий Айги, Сергей Гандлевский и Александр Сопровский, Венедикт Ерофеев и Лидия Чуковская, Бахыт Кенжеев и Фридрих Горенштейн — вот показательный ряд имен советских литераторов (курсив мой. — П. К. ) (его можно продолжить), печатавшихся на страницах парижского „Континента”. А публикуемые в этой же подборке письма Владимира Корнилова, чья повесть „Без рук, без ног” появилась в первом номере „Континента”, а также письма Инны Лиснянской и Семена Липкина, чьи стихи “Континент” печатал в самые глухие годы брежневского застоя, — выразительная иллюстрация того, насколько важен и духовно необходим был этот журнал тем, кто сохранял душу живу и отчаянно сопротивлялся идеологическому катку тоталитарного общества”.

Надо было, кажется, выбрать другое какое-то прилагательное или даже — все определение. И это, поверьте, не мелочь, если даже иметь в виду, что они — “советские” по месту жительства. Они не “советские литераторы”.

Анатолий Кобенков. Губернский понедельник. Стихи. — “Дружба народов”, 2006, № 10 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.

Думать о том, что жизнь на исходе,

вернее верного на огороде,

в котором дедка держался за репку,

бабка за — дедку, кипрей — за сурепку,

пемза редиса — за всполох салата,

хрен белотелый — за выдох солдата,

тяпка — за грядку, ну и так дале…

Если мне выпадет на пьедестале

неба держаться, то лучше — лопатой,

в образе тяпки или мотыги…

это вернее, чем в облике книги…

“В жизни он был незаслуженно скромен, излишне отзывчив и добр, а в творчестве строг и требователен, знал силу слова и свою собственную. Поэзия отвечала ему любовью за любовь, открывала ему свои тайны. Пронзительный лирик, чистый и честный человек — его жизнь продолжается в русской литературе. В пику сегодняшнему „непоэтическому” времени он будет находить всё новых и новых благодарных читателей” (из вступительной заметки Кирилла Ковальджи ).

Владимир Козлов. Эксперимент и документ против поэзии. — “Арион”, 2006, № 3.

“Если ценить поэзию только за ее способность выразить редкую возможность связи слов, редкую возможность семантического сдвига слова, то придется признать, что даже разного рода словари с этой задачей справляются лучше, поскольку учитывают большее количество голых языковых возможностей. „Экспериментальное” слово может пополнять словари, но не обязательно — историю поэзии. Словарь — вот апофеоз диктата языка, не оставляющего поэтическому сознанию места.

Однако поэзия так же нуждается в человеке, как и человек в поэзии. В зону поэтического попадает лишь эксперимент, который затрагивает сферу поэтического сознания, расширяет его духовное пространство. Такое пространство когда-то открывало пушкинское „печаль моя светла”, соединяя доселе несоединимое. Но особенность поэтического эксперимента в том, что он оказывается удачным лишь в случае, если способен перестать быть экспериментом, стать традицией”.