беспроблемных периодов. Свои проблемы у детства, раннего школьного и тем более подросткового возраста, в период полового созревания и в начале самоопределения в жизни. Сексуальность формируется, развивается и угасает; у одних соответствующие процессы протекают относительно гармонично или хотя бы без особых конфликтов, у других — сопровождаются эксцессами и травмами. Семья как таковая — далеко не всегда тихая гавань.
Многопоколенческие семьи навсегда остались в прошлом. Старость в кругу детей и внуков тоже не всегда была идиллической, но дом для престарелых даже в благополучной Германии — едва ли лучше семьи: это скорее социально приемлемый “выход из положения”, альтернатива заброшенности и социальной эксклюзии. Существенно, что авторы пристально рассматривают проблемы пожилого возраста, уделяя отдельное внимание особенностям процесса старения у мужчин и у женщин.
Собственно, вся книга направлена на то, чтобы побудить читателя научиться понимать и собственные трудности, и трудности других так, чтобы социальные связи были источником взаимной поддержки, обеспечения равновесия, своевременного предупреждения конфликтов и их ликвидации наименее болезненными способами. Для нашего общества, где аномия, с моей точки зрения, достигла предельно высокого уровня, такой подход служит источником надежды.
Стоит отдельно отметить, что в энциклопедии содержатся обширные сведения об организации здравоохранения и социальной помощи в Германии, которые ориентированы именно на информацию, необходимую больному и его близким. Читатель узнает, к какому врачу он может обратиться в той или иной ситуации, есть ли у него выбор и в чем он состоит, какие учреждения и институции помогают психически больным, какие выплаты являются прерогативой “больничных касс”, какие группы “самопомощи” существуют и как их найти и т. д.
Должна признаться, что мысленное сопоставление прочитанного с тем, что представляют собой аналогичные институции у нас (“собес”, психдиспансер, психоневрологические интернаты), порождает не меньший ужас, чем недавние сообщения о медсестре, заклеивавшей пластырем рты грудным младенцам, чтобы они не кричали (боюсь, это не ее личное изобретение).
Но вернемся к содержанию книги. С точки зрения нашего читателя, собственно расстройствами психики привычно считаются те, что “подпадают” под несколько распространенных ярлыков. Это депрессия, мания, бредовой синдром, шизофрения, эпилепсия, старческое слабоумие — и, пожалуй, все.
Депрессивные эпизоды, вообще говоря, удел каждого и в быту называются “плохое настроение” . Прочие же перечисленные выше расстройства нам известны в лучшем случае из литературы, в худшем — из сплетен и “желтой” прессы. А страх высоты и пустого пространства? Бессонница? Потребность немедленно закурить? Болезненная неуверенность в своих силах? Приступы паники в метро? Ночные кошмары? Отвращение к своему лицу и телу? Влечение к представителям своего же пола? Боязнь физической боли, в результате чего визит к стоматологу оказывается выше всяких сил? Постоянная тревога по поводу благополучия других членов семьи, особенно детей? Страх растолстеть и одновременно неукротимая потребность в сладком? Страх смерти, наконец?
Если вы будете уверять меня, что в вашем жизненном опыте нет ничего из перечисленного, я вам просто не поверю. Более того, именно так вы заставите меня заподозрить, что вам нужна психологическая помощь, потому что только глубоко неблагополучным людям свойственно отрицать, что ничто человеческое им не чуждо.
Мне, например, придется признаться в том, что я отчасти боюсь высоты — забравшись на смотровую площадку, будь то колокольня собора или башня какого-нибудь замка, я спокойно смотрю вниз, но не могу посмотреть вверх, в небо. В детстве я не просыпалась даже при бомбежке, а после тяжелой болезни оказалась вынужденной постоянно спать со снотворным. Если днем я очень устаю, то нередко просыпаюсь от ночных кошмаров. Студенткой, отправляясь на очередной экзамен, я нервничала так, что папа совал мне под язык валидол, — а ведь и в школе и в вузе я все сдавала только на пятерки.
В шестом классе я очень любила и жалела одну девочку. Мне всегда хотелось погладить ее по голове, потому что дома она жила как в клетке — хоть и изрядно позолоченной — и почти никогда не смеялась. (Разумеется, я не знала, что такое желание как-то называется.) Зубы я лечила всю жизнь, но боли все равно боялась. Впрочем, по сравнению с мучениями, перенесенными в молодости, две операции, в результате которых мне квалифицированно удалили сразу десять зубов, уже не требовали особого мужества.
Я никогда не курила — но хорошо помню обстоятельства, при которых мне захотелось попробовать. Я до сих пор вижу во сне близкого друга, умершего десять лет назад, — и эти сны меня не травмируют. Но иногда мне снится старинный знакомый, благополучно живущий за океаном, — и потом весь день я сама не своя.
С этими ситуациями и состояниями я справляюсь в немалой степени благодаря тому, что могу их объяснить более или менее рационально. Что не означает “просто” и уж менее всего “элементарно”.
В нашем социуме отношение к психологическим трудностям, своеобразному поведению и уж тем более к явным отклонениям поведения от нормы характеризуется сочетанием равнодушия, брезгливости и жестокости одновременно.
Так называемая стигматизация — собственно, это и есть комбинация брезгливости, равнодушия и жестокости — настигает заикающегося дошкольника; нелюдимого подростка; юношу, состоящего на учете в психдиспансере; старика, плохо ориентирующегося во дворе многоэтажного дома, и, разумеется, любого, о ком известно, что он пережил госпитализацию в психиатрическое отделение стационара — не важно, по какой причине.
