(здесь как раз, за исключением фактов репрессий и некоторых деталей, вроде присутствия в жизни Лосева фигуры М. В. Юдиной, все сплошь вымышлено), а, так сказать, идеологически.
В связи с темой “великого инквизитора” Сергей Бочаров в своей новой книге вспоминает о тюремной записке Флоренского в 1933 году, об этом, как он пишет, “тоталитарном тюремном проекте”. Во многом схожа была эволюция позднего Лосева (в обоих случаях — подневольная эволюция, но кто знает, в какой степени?). У этого прототипа Чудотворцева, как и у романного персонажа, она сопровождалась иронией, схожей с “древлеправославным юродством”, так что нельзя было разобрать, где апология, а где издевка.
Воссозданный Микушевичем извод русского консерватизма нешуточен и жизнестоек, и когда автор, романически стилизуя, но и формулируя всерьез, кует цепь его основоположений, тогда действительно достигается эффект интеллектуальной прозы Томаса Манна. Скажем, вариации на тему “философии имени” или “пересказы” других сочинений Чудотворцева, вроде “Оправдания зла”, удачно созданы по тому же принципу, что и манновское интерпретирование не существующей в реальности музыки Адриана Леверкюна.
Идеи же — хорошо знакомы: от записки дипломата, деда повествователя, о гибельном для трех империй вхождении России в западно-капиталистическую Антанту, через тезис Чудотворцева о том, что “на Западе сформировалась философия права и секса, а на Руси философия свободы и любви (эроса)” и что в 1914 году “массы начали войну против народов”, к мифу о Сталине как анти-Ленине, как спасителе России от ленинского западнического интернационализма. Мелькают философемы “христианский оккультизм”, “народная монархия”, “софиократия”, модное нынче поветрие насчет цареубийства как искупительного жертвоприношения, тщательно разработанная автором легенда о святости Распутина, и все это образует единое смысловое поле, пере(вы)рождающееся на практике в “Православно-коммунистический Союз” (ПРАКС), который в финале тихой сапой устанавливает контроль над страной. Судя по всему, Микушевич видит в таком исходе не реализацию, а профанацию идей своего героя, и амбивалентность оценки сохраняется до конца, что, должно быть, соответствует двусмысленной исторической перспективе…
На последней странице значится: “Конец первой книги”. Роман все лежал на моем столе, а я простодушно ждала вторую. Но, случайно повстречав автора, услышала от него, что появление второй книги приурочено к моменту будущего “третьеримского” воскресения. Не дожидаясь этого события, то ли радостного, то ли ужасного, я решила откликнуться на то, что уже на кону.
ЗВУЧАЩАЯ ЛИТЕРАТУРА. CD-ОБОЗРЕНИЕ ПАВЛА КРЮЧКОВА
МАЯКОВСКИЙ, ЛИЛЯ БРИК И СОСНОРА
(Звучащие альманахи, чтения, аудиокниги. Часть 1)
Объединение на пространстве одного текста, пусть и разнесенного на два журнальных номера, сразу трех имен, заявленных в названии нашего обзора, — не случайно. С одной стороны, официально изданный компакт-диск с чтением Лилей Брик поэмы Маяковского “Про это” и аудиокнига Виктора Сосноры (2006) появились в моем собрании (и в столичных магазинах) примерно в одно и то же время. И в это же время у меня оказался неизвестный мне ранее компакт, посвященный Маяковскому (но выпущенный музеем поэта, оказывается, еще четыре года назад). А на наши обзоры, как, вероятно, помнит их постоянный читатель, имеют право все литературные CD, выходившие в новом веке.
С другой стороны, эти три (именно три!) человека биографическим, творческим и каким-то мистическим образом давным-давно соединены друг с другом. Этим воздушным путям-связям посвящены, между прочим, художественные, документальные и внежанровые литературные произведения. Например, как бы ни напоминали мне в энциклопедических словарях о стихотворной полемике Сосноры с Маяковским, я всегда помню и о его неравнодушных “маяковских” страницах, скажем, в “Доме дней” (СПб., 1997), и о его долгом семнадцатилетнем общении с Л. Ю. Брик — их встречах и переписке. И хотя Виктор Соснора не раз говорил, что его поэтика далека от маяковской, я иногда почему-то слышу гордый “маяковский” тон даже в его редких предисловиях к собственным публикациям. Так, в уже антикварном “совписовском” сборнике “То время — эти голоса. Ленинград. Поэты „оттепели”” (1990, составитель Майя Борисова) Соснора предварил свою подборку весьма энергичным заявлением: “Блистательное поколение шестидесятых годов разбилось об стену. Его уже нет. У стены каждый становится самим собой. Я автор тридцати одной книги стихотворений, восьми книг прозы, четырех романов (пятый в работе) и шести пьес — и все это не опубликовано. О том, что дождичек не тот и у нас на дворе четверг, пусть говорят прорабы духа, мне не до разговоров, я рабочий, я работаю”.
Сегодняшнюю стопку дисков и книг открывает CD с хорошо знакомой фотографией на обложке: сосредоточенное, почти злое лицо, согнутая в локте рука, сжатый кулак, отбивающий ритм и подчеркивающий посыл. Предваряя авторское чтение Владимира Маяковского на виниловой пластинке “Говорят писатели” (1959), Ираклий Андроников сказал: “<…> Он постоянно подчеркивал в своих выступлениях, что в каждом стихе имеются сотни тончайших ритмических, размеренных, действующих особенностей, никем, кроме мастера, и ничем, кроме голоса, не передаваемых. „Я требую, — заявлял он, — права на граммофонную пластинку… Я считаю правильным, чтобы к праздникам не только помещались стихи, но и вызывались читатели, чтецы для обучения их чтению с авторского голоса <… >””1.
Во весь голос. Владимир Маяковский. Записи голоса В. Маяковского и чтецов его произведений. [Комитет по культуре г. Москвы, Государственный музей В. В. Маяковского]. Российский диск, RDCD 00745. 2003. Москва.
