в державную дыню, в сладчайшие дыры сознанья
направо-налево протяжные точки вонзая, —
ура! — сколько ж врать нам еще? — сорвалось.
Дюраль и укусы, — братайтесь, но не воровски,
а точно ворсистая очередь — с семечком схожим,
да снимутся шоры по полной программе — о Боже! —
когда разожмет листопад в перекрестье виски.
* *
*
Разъехались, зауезжали — не так ли предреклось, друзья,
в кухонной, дымовой печали? Я начал, но и вам нельзя
не собираться: познакомлю, сведу на посошок — и вот
цветет базар, а клен по комлю
обкорнан,
пущен в перелет.
Он приживется, но известкой забитые хребты морщин
понадсадили ширью волжской буддистской плотности аршин.
Давай, давай проветрись, гонор, чтоб не сгорел твой космодром,
и многоразовою кроной мы свято место подобьем,
за остановкою смертельной, за тем отрывом дорогим
нацедим влаги предпохмельной и трассу щепок окропим.
* *
*
Признаю — и на признанье жму:
на любовь убойней нету лома,
чем глухая верность по уму
ей же, как истома.
Марево из дней моих лелеемых
молодость вторую на коленях
обнулило с волей и печалью, —
жму, не различаю.
Слово я точил, поил, откачивал,
