— Мне своих детей нужно кормить, — говорила она мне. — Троих. Понял ты, интеллигент?
— Все мы когда-то были неплохими парнями, но нас испортила закладная на дом, — повторял ей любимую фразу Лоринкова, язвительного, но, в общем, справедливого парня.
Правда, сейчас она уже не кажется мне справедливой. Как и Лоринков справедливым.
Так или иначе, Анжелу Бог наказал, как говорят кумушки. Старшая дочь уехала в Турцию проституткой, младшая недавно вены резала из-за несчастной любви... А пятилетний сын ссытся в штаны прямо на улице. Анжела вся черная, но не сдается. Пакетики в окошко двери так и летают.
— Сын мой, не бойся, — наверное, говорит она.
Вообще-то я рассчитывал не на нее. Я шел к старой торговке спиртом, которая сидит на табуретке на самой автобусной остановке. У таких всегда денег больше всего. По лею-два они за день набирают со ста и больше клиентов. Я наблюдал за такими, когда жил здесь. Деньги мне были очень нужны. Зарплату дали с опозданием на два дня, а при ее размерах это
для меня катастрофа. Я отложил долги и понял, что нам с Игнатом в этом месяце не жить. Никак.
Сын мой, не бойся.
Я поехал к автобусной остановке у своего бывшего дома. Но там было пусто, и я побрел почему-то к своему бывшему подъезду, а там на корточках и спиной ко мне сидела Анжела. Курила. Я, не задумываясь, крутанулся
на левой ноге и носком правого ботинка ударил ее изо всей силы в висок. А надо было в затылок. Я, конечно, сглупил. Но мне повезло.
— В кои-то веки тебе повезло, — снисходительно сказала бы мне Света.
И была бы права. Мне редко везет. Но она ничего этого не видела. И никто не видел. Черная от жизненных неурядиц Анжела крутанулась и упала не на спину — тогда бы увидела меня, — а на бок. Упала, засучив ногами. Держалась за лицо. Пыталась встать. Я отскочил чуть, раскрыл пустой — и зачем ношу? пусто же? потом вспомнил, хотел пойти на рынок купить картошки, но денег не было — рюкзак и нахлобучил его ей на голову. Ударил носком в живот. Тут она поняла, что тот, кто бьет, не хочет, чтобы она увидела его лицо, и послушно перестала крутить руками у своего лица. Нет, теперь я уже не боялся. Ведь это мог быть кто угодно из местных. Любой из них сделал бы то же самое не задумываясь. Даже Анжела сама бы так сделала.
Я придавил ей коленом спину, сунул руку в карман и вытащил деньги. Пересчитал. Вообще-то мелочь. Но сейчас — целое состояние. Перекатил ее на живот, заставил положить руки на затылок. Оглянулся, понял, что уже сумерки. Сразу успокоился. Сорвал рюкзак и прыгнул за угол. Быстро рванул в сторону. Метров через триста перешел на шаг, направился к дому пешком — сворачивал на разные улочки. Сердце не билось часто.
Сын мой, не бойся.
Дома Игнатка бросился на шею, намочил щеку слюнями и стал сам открывать пачку сока. Сразу не получилось, начал ругаться, побежал за игрушечной отверткой. Дыру пробивать. Нетерпеливый он, подумал я. Ничего, подумал я.
— Подзадержался, — сказал тесть.
— Виноват, — просто сказал я и ушел на кухню.
С ним бесполезно говорить. У него на все свое мнение. А я почему-то его, мнения, лишился. Не потому, что у меня его вообще нет. Просто вдруг сотни тысяч вещей, людей и явлений оказались для меня настолько скучными и пустыми, что о них и думать-то ничего не нужно. Дверь скрипит — это тесть уходит. Чурбан бесчувственный. С ребенком хоть иногда сидит, и за то спасибо.
— Пакати! — заорал Игнатка и прыгнул мне на ногу. — Пакати, папа!
— Купаться, — говорю я. — Только сначала поешь, да?
— Макамоны!
— А ничего больше и нет...
