ливень, который несколько остужал страсти, но не дарил этим людям ни мудрости, ни понимания, ни покоя, ни воли… Вырвавшиеся было из-под спуда агрессивные импульсы вновь загонялись в приемлемую социальную оболочку, чтобы обнаружить себя при первой возможности. Перед нами был ад — невыносимый, чистенький, буржуазный ад, где жизнь — нескончаемая эмоциональная пытка под тонким глянцем благополучной цивилизации.
В новой картине Зайдля образ ада растянут во времени и пространстве; точнее, к буржуазному, западноевропейскому, пристроен еще и восточноевропейский, постсоциалистический ад. Пространство и время при этом довольно условны: не очень понятно, сколько дней, недель или месяцев происходит действие, — на экране нескончаемая зима; а перемещения героев между Веной и Украиной происходят без всякого намека на наличие госграниц, хотя Украина, как известно, в Шенгенскую зону не входит и частью ЕС пока что не стала. Кажется, для Зайдля важно именно ощущение сообщаемости этих двух миров, двух сосудов, наполненных нечеловеческим холодом беспрестанного унижения и страдания. Словно во сне, один кошмар перетекает в другой.
Вот статная молодая блондинка — украинская медсестра Ольга (Екатерина Рак) — в коротенькой белой шубейке с местного рынка и белых сапожках оттуда же месит снег на заброшенных железнодорожных путях на фоне циклопических труб и разноцветных дымов, пачкающих серое небо, — идет на работу. Там, в больнице с облупленным сине-зеленым кафелем, она вместе с двумя товарками пытается ставить капельницу исходящему криком годовалому малышу. Потом печально глядит на другого младенца в серых сиротских ползуночках, изолированного в стеклянном боксе. Потом стоит в очереди за зарплатой и получает унизительные копейки за работу в этом детском больничном аду, бунтует, снимает шапочку и отправляется искать счастья в дешевом порносалоне, где измученные украинские женщины раздвигают ноги перед веб-камерами, подчиняясь грубым командам австрийских мужиков, дрочащих у своих мониторов.
А тем временем в безликом пригороде Вены на пустыре у дороги происходит тренировка охранников, которых инструктор унижает, бьет, натаскивает и дрессирует, как бойцовых собак. Один из этих охранников — Пауль (Пауль Хофман), молодой парень, слабак; мы видим, как дрожат его ноги в кроссовках, поднятые вверх по команде инструктора. Потом он будет клевать носом на дежурстве в супермаркете перед мониторами видеонаблюдения, пройдется от нечего делать по магазину и на подземной стоянке станет жертвой компании отморозков, которые будут всячески измываться над ним: спустят штаны, свяжут руки, обольют пивом — словом, не прибегая к откровенному криминалу, опустят и смешают с дерьмом по полной.
Эта сцена бессмысленного, отвратительного унижения монтируется с безуспешной попыткой Ольги изобразить пип-шоу для австрийского извращенца. Она стесняется и не в состоянии следовать хриплым приказам: “Подними задницу!”, “Раздвинь ноги!”, “Покажи мне промежность!”… Ясно, что режиссер трактует все это как такое же бессмысленное, непереносимое физическое и нравственное унижение, какому подвергся Пауль.
В общем, оба теряют работу. У Ольги дома в холодной квартире в унылой многоэтажке, где нет не только горячей, но и холодной воды (воду носят в пятилитровых канистрах откуда-то с улицы), — маленький ребенок, мать и брат-оболтус. У Пауля — в квартире теплой, но столь же унылой и безвкусно обставленной, — пухленькая блондинка-мать, занятая своим женским счастьем, и брутальный идиот-отчим (Михаэль Томас). Устроиться на работу Пауль не в состоянии. Отчим отказывает ему в содержании. Кредиторы достают… Пауль пытается на вокзале “разводить лохов” — пристает к прохожим: “Давай деньги. Ты мне должен! Как не помнишь?-Мы с тобой вчера пили…” — но безуспешно. А Ольга тем временем получает письмо из
Австрии с приглашением на работу и, отметив это событие танцем в ресторане с подругой под песню “Сердце, тебе не хочется покоя” (две блондинки в разноцветных коротких шубках танцуют посреди зала, мужики в черных пальто сидят за столиками, мрачно уткнувшись в тарелки), простившись со своим сонным “зайкой” и зевающей матерью, отправляется ловить удачу в чистенький зарубежный рай. В здании Венского вокзала, где Ольга рыдает на плече у встретившей ее местной приятельницы, а Пауль пытается сшибить деньгу, Зайдль в первый и последний раз не то чтобы сталкивает героев, но сводит их в одном помещении.
Дальнейшая жизнь Ольги — непрерывное служение идолу стерильной чистоты, главному, наверное, после денег идолу австрийского общества. Мы видим ее на курсах, где женщин из Восточной Европы обучают пользоваться разными моделями моющих пылесосов и наставляют: какой салфеткой драить унитаз, а какой — зеркала и кафель. В зоомагазине ее учат правильно чистить зубы чучелу лисы. В-доме богатой фрау она изо дня в день до блеска надраивает перила лестницы, а когда после увольнения из богатого дома попадает в казенный дом престарелых — ей приходится бесконечно тереть шваброй полы в палатах и в коридорах и возить в прачечную тюки дурно пахнущего белья. Любые попытки Ольги внести в эту работу хоть каплю душевности — поиграть с детьми фрау или подержать за руку кого-нибудь из старичков — не приветствуются. Она — неодушевленный предмет, ходячее приложение к швабре, тряпке и пылесосу, — и лишь в таком качестве ее согласны в этом мире терпеть.
Пока Ольга воюет за чистоту, Пауль с отчимом в дешевом фургончике отправляются на Восток, к диким туземцам, везя с собой автоматы, торгующие разноцветной жвачкой, и еще какой-то черный, похожий на гроб автомат — видимо, однорукий бандит устаревшей конструкции. Мир, в который они попадают, — мир серых бетонных многоэтажек, темных, обшарпанных улиц, пустырей, по которым заметает поземка, — какая-то странная смесь оседлости и кочевья. Вспоминается Чаадаев: “В домах наших мы будто бы на постое <…> в городах мы похожи на кочевников, мы хуже кочевников, пасущих стада в наших степях, ибо они более привязаны к своим пустыням, нежели мы к нашим городам”. Апофеоз этого городского кочевья — сцена в словацком цыганском таборе, который представляет собой целый квартал хрущоб с выбитыми окнами, сорванными дверьми и грандиозной помойкой вокруг. Этот муравейник под завязку населен брутальными мужиками, горластыми детьми и продажными женщинами. И героям едва удается унести ноги из этого колоритного ада, откупаясь от толпы цыганских ребятишек пригоршнями жвачки, разбрасываемой из задней двери фургона. Да и сами Пауль с отчимом, попав на Восток, поневоле делаются кочевниками: спят в машине, едят в машине, справляют нужду около колеса… Зайти в кабачок с липкими клеенками на столах, где можно выпить в тепле кружку пива и погуторить с ласковыми местными женщинами, — уже счастье.
Но главное счастье — в конце пути.
Отель “Интурист” в Ужгороде, былая советская убогая роскошь: немыслимые оранжевые покрывала, сломанный телевизор в стенном шкафу… Гешефт завершен, деньги в сумочке-кобуре, ремнями
