Последний вопрос, который невозможно не затронуть: каким образом первый онтологический тип отношений все же может соучаствовать во втором типе, может ли он стать не только некоторой подпоркой для не способных сразу перейти к новому типу, но иметь самостоятельное значение, обладать свойствами, необходимыми человеку именно в новой экзистенциальной ситуации и не присущими второму онтологическому типу отношений между мужчиной и женщиной? Новой экзистенциальной ситуацией, напомню, становится ситуация спасения после катастрофы. Согласно предположению апостола Павла (он специально оговаривается: «я говорю, а не Господь»), такое значение у первого типа есть, и это значение — возможность косвенного укоренения в Господе, то есть — спасение через связь со своей половиной: «...если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его. Ибо неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы. <...> Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены?» (1 Кор. 7: 12 — 16). У Павла нет обетования, но есть надежда: надежда человека, несмотря на смену онтологического типа, не желающего «спасаться одному», человека, который «желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти» (Рим. 9: 3), ждущего, что отломившиеся ветви вновь «привьются к своей [хорошей] маслине» (Рим. 11: 24), для всех сделавшегося всем, «чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1 Кор. 9: 22). Прежняя сила «умножения» человечества «без разделения» здесь обращается в силу, стремящуюся вытянуть из бездны тех, кто сам не поднимает и не протягивает руки Спасителю, эротическая энергия пытается претвориться в энергию спасения.
Кана Галилейская
Надо сказать, что идея онтологической необоснованности брака со времени пришествия Христова совсем не обрадовала слушателей и читателей моего доклада (я уже говорила выше, что очень их понимаю), хотя высказанное было признано убедительным. Самым же главным аргументом, который был приведен в защиту и обоснование укорененности брака в христианстве, стало, конечно, чудо в Кане Галилейской.
Чудо в Кане! Но это же — если только читать внимательно — чрезвычайно коварный союзник для отстаивающих онтологичность брака. И чем дольше я присматривалась к тексту, тем больше у меня возрастало неодолимое ощущение — шутки Господней...
Первое, что бросается в глаза, — это, конечно, странный диалог между Иисусом и Матерью Его. Это единственный во всех евангелиях такой ответ на просьбу о чуде. Обычно Господь спрашивает о вере или испытывает веру просящего. Испытывая веру, Он однажды говорит просящей о чуде хананеянке: «Ты тут ни при чем»8. Но только в Кане Галилейской в ответ на просьбу о чуде Он скажет: «Я тут ни при чем». И добавит: «Да и Ты, Моя Мать, тут ни при чем»: «Что Мне и Тебе, Жено? Еще не пришел час Мой» (Ин. 2: 4). И действительно, Они — двое девственных, целомудренных, полных — на этом пире пола...
Кана Галилейская — это, кстати, единственный случай во всех евангелиях, когда идет разговор о браке как о житейском событии, когда разговор этот ведется в связи с сочетанием мужчины и женщины, когда брак соединяет кого-то в горизонтали, в плоскости существования. И это при том, что о браке на страницах евангелий говорится очень часто, постоянно, брак красной нитью проходит по Писанию — но это всегда аллегория, образ соединения Бога и человека, притча о Царствии Небесном. Это всегда взлет в вертикали (или в ней же — падение, когда выбрасывают не надевшего брачной одежды во тьму внешнюю). То есть нам наглядно показывается, как должна быть переориентирована и куда направлена эротическая энергия.
Второе, что тоже бросается в глаза, — это то, в чем испытывают недостаток брачующиеся. Недостает вина. И мой любимый Достоевский в романе «Братья Карамазовы», и мой любимый митрополит Сурожский Антоний в беседе «Таинство любви» относят это на счет общей бедности пира и собравшихся. Митрополит Антоний говорит: «<...> и начался бедный деревенский пир. Через самое короткое время, вероятно, то немногое, что было приготовлено, было съедено, и то вино, которое было припасено, было выпито»9. Однако в тексте Евангелия ничего не сказано ни о какой недостаче, кроме одной — нет вина. Иисус, как известно, при необходимости умножал пишу, и скоро Иоанн нам об этом расскажет, но здесь об этом нет и речи. Пир продолжается, и очевидно, все имеется в достатке — кроме вина10.
Есть пища, есть вода — есть все для трезвой повседневной жизни. Брак до христианства — это и есть установление трезвой повседневной жизни, он — вода этой жизни, то, что обеспечивает течение этой жизни во времени. Он — то, без чего этой жизни не будет, без чего она прекратится. Он необходим, как вода, — но он и пресен, как вода.
Христос, превращая воду в вино, во-первых, заменяет необходимое — избыточным: желанным, но не необходимым. Во-вторых, он заменяет то, что уто ляет жажду, тем, что ее разжигает. Он заменяет то, что обеспечивает будни, тем, что образует праздник. Заменяет размеренность трапезы буйством пира. И наконец — заменяет то, что сохраняет ясность обычного
