Постепенно я понял, что безотчетный страх включается, откликаясь на разлитую в воздухе красоту и упорядоченность, ведь музыка — это прежде всего гармония и фон для погружения в собственные глубины: а что там у меня внутри?

Стайки светящихся мальков мечутся в поисках солнечного луча, водоросли шевелятся бородой дна, и бородавки иносказаний густой сетью покрывают акваторию. Музыка — всегда только повод развернуть зрачки на 180 градусов и нащупать болевую точку, то, что саднит. Чем выше градус прекрасного, тем глубже погружаешься, тем четче твои собственные неупорядоченность и хаос.

Музыка течет и истончается, отсчитывая мгновения — совсем как мина замедленного действия, как твоя собственная жизнь, что однажды истечет-истончится вот точно так же. Смолкнет последний звук — и все, finita.

Изгнав Васильева, в “Школе драматического искусства” решили возобновить один из самых известных спектаклей “золотой поры”, когда было видно во все стороны света: начинали “Плач Иеремии” еще на Поварской в 1996-м, затем перенесли на Сретенку и играли до 2002 года, теперь восстанавливают.

Пока без декораций, в концертном исполнении, ибо спектакль построен на

хорах Владимира Мартынова и роли исполняют не актеры, но певцы — те, кто обычно остаются за кадром.

Поскольку не было декораций (важнейшая смысловая деталь — медленно опускающаяся Стена Плача) и костюмов, мизансцены едва обозначили, прочертив пунктиром перемещения, светом отметили лишь несколько главных событий, то все сосредоточились на музыке Мартынова.

Многослойные композиции, возникающие на постоянно звучащем голосовом фоне, похожие на импровизации (но на самом деле тщательно прописанные-записанные партитуры), чередующиеся соло и ансамбли — отдельно женские, отдельно мужские, молитвы и плачи, взывания и стенания, сминаемые умиротворенным воркованием, из-за чего впадаешь в медитацию и не зависаешь в ней только потому, что скамьи у Васильева — арестантские, жесткие, превращающие любой процесс в мучение, — мысль Васильева понятна и очевидна, но теперь, с течением времени, кажется все больше и больше нарочитой, избыточной. Нельзя примешивать к светскому мероприятию привкус послушничества.

…Ибо главным событием этого совершенно психоделического действа оказываются ощущения твоего собственного тела. Особенно если на сцене не происходит ничего — разве что синие прожекторы медленно гаснут или медленно набирают

силу, звучат песнопения, которые важно не смотреть, но слышать.

Страсти телесные выступают на первый план, накладываются на музыку и становятся плачем о несовершенстве твоей собственной физиологии, изнеженной и не готовой к минимальным испытаниям.

Возможно, это входило в замысел режиссера, но страх отступил перед навязчивым мучением ограничения и ограниченности — как в карцере, где тебе не дают двигаться и нормально питаться.

Как бы ни совершенна была музыка Мартынова, диктатор-режиссер не может не находить себе соперников в изобразительных средствах. Даже если всеми силами и демонстрирует нечто обратное.

3. “Каменный гость”. Мы так и не определились, насколько совместимы между собой гений и злодейство. Существо вопиет о несоразмерности удовольствия с мучительностью процесса. Приходим к промежуточным выводам, окончательность заоблачна…

Для Анатолия Васильева важны статичные мизансцены. В его последнем спектакле, сделанном в “Школе драматического искусства”, все (!) мизансцены статичны.

Дано: “Каменный гость” А. Даргомыжского, оперные арии, положенные в основание спектакля (точнее, первого действия). То есть в основу спектакля ложится оперное либретто и оперная же реальность. Это важно, ибо опера — самое искусственное из искусств, апофеоз искусственности, вымороченности-замороченности; запомним.

Второй акт — “Гойя. Де Фалья. Паласио. Счастливого плаванья” — балет, точнее хореографическая композиция (К. Мишина и И. Гонта), где, без единого слова, темы и лейтмотивы первой (оперной) части возвращаются непроницаемым дежавю в пластическом действе, с элементами эквилибристики телами, соntemporary dance и цирковой умелостью. Красота неземная, незаемная — с дрожью членов и по2том, но и с юмором, удалью, цирковым расчетом.

Два в одном: балет без правил и опера без берегов, действа, уложенные критикой и организаторами в одно, в единый организм высказывания про театр, который отнимают. Так оно и есть, однако оказывается много интереснее — почему

отнимают, и спектакль неожиданно дает ответ и на этот вопрос тоже.

Мы пришли с Юлей и Витей в “Школу драматического искусства” на Поварской причаститься к

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату