— У моего духовника.
— И он вам говорит правду? И это вас удовлетворяет?
— Разумеется, правду, и удовлетворяет.
„Одна из двух старших” замолчала с видимым недоверием. И потом вдруг прибавила:
— А когда мы, papa2 или mama2 спрашивали у нашего духовника, как нам поступить, нам всегда отвечали: „Как будет угодно Вашему Высочеству”. Так и отвечали mama2. Так и целый ваш митрополит отвечал: „Как будет угодно Вашему Высочеству”. А он нам прямо говорит.
До него служба была короче воробьиного носа: обедня не больше часа шла — по часам. Все было до бессмысленного коротко и оборванно. С ним — водворилась чуть что не уставная служба. Он „прямо сказал”: „Разве это у вас служба?” — и велел служить как надо.
Все духовенство, с которым соприкасались, — и „свое”, и „высшее”, и всякое — говорило то и так, что и как услышала Софья Ивановна.
Дети звали Софью Ивановну — „Саванна” и нежно любили. С. И. никогда с ним не встречалась: сама избегала, и он не хотел”.
Острожный Дурылин даже не называет “его” по имени, но тут ясно, что речь идет о Григории Распутине. И в этой записи я нашел подтверждение своей давней догадке: сила этого временщика была в слабости Синодальной Церкви, ее епископата и духовенства. Как помним, никто из придворных священников не последовал за Августейшим семейством в ссылку, никто из них не разделил участи Царственных мучеников!
Справедливость такой точки зрения можно подтвердить цитатой из мемуаров “последнего протопресвитера Русской Армии и Флота” Георгия Шавельского (“Воспоминания”, Нью-Йорк, 1954, стр. 29.):
“В августе или сентябре 1916 года ген. Алексеев однажды прямо сказал Государю:
— Удивляюсь, Ваше Величество, что Вы можете находить в этом грязном мужике!
— Я нахожу в нем то, чего не могу найти ни в одном из наших священнослужителей”.
С. Н. Дурылин и сам был священнослужителем. Рукоположил его (по рекомендации иеросхимонаха Анатолия) один из столпов “Катакомбной Церкви” — архиепископ Феодор (Поздеевский), прославленный в сонме Новомучеников Российских. Но, вернувшись из ссылки, Дурылин больше не служил, хотя сан с себя не снял. В этой связи мне представляется важным нижеследующее свидетельство.
Вдова писателя Михаила Пришвина Валерия Дмитриевна в своих мемуарах “Невидимый град” (М., 2003) пишет: “И вспоминается мне сейчас, когда я пишу эти строки, рассказ Михаила Александровича [Новоселова] о том, как он встретил в те годы однажды на улице Сергея Николаевича Дурылина, который вернулся из ссылки. Михаил Александрович уже знал, что Дурылина выходила от тяжелой болезни, прямо сказать, спасла <…> не то послушница, не то молодая монахиня. Было известно, что они теперь жили вместе, и как круги по воде расходились и множились разговоры о том, что, переступив через обеты, они живут теперь как муж и жена. Кто знал об их подлинной жизни и подлинных отношениях? Конечно, они полюбили друг друга, потому что, перетерпев пересуды и осуждение, вместе дожили до старости. Не знаю, так ли, но говорили о том, что Дурылин должен был снять с себя сан, — он стал позднее известным искусствоведом. Знаю только, что в их квартире оставался образ Спасителя и никогда не угасала перед ним лампада. Рассказ об этой встрече на улице с Дурылиным у Михаила Александровича был короток и заключался в том, что Дурылин, увидев старого друга, бросился к нему на шею со слезами, а Михаил Александрович не оттолкнул, но и не смог ответить участием на его порыв, предоставив Дурылина одного его судьбе. Хорошо помню, что меня что-то тогда в этом задело”.
На мой взгляд, подоплекою холодности Новоселова были не только слухи о сожительстве Дурылина с монахиней, но и его явное (и в конце концов осуществившееся) желание стать одним из деятелей официальной советской культуры, то есть быть в услужении у большевиков — палачей страны и Церкви.
В облегчении его судьбы принимали участия фигуры одиозные — “наркомпрос”
А. В. Луначарский, В. Д. Бонч-Бруевич, Е. П. Пешкова — первая жена Горького… С точки зрения христианина, а уж тем паче “катакомбника” (каковым и был М. А. Новоселов), это, мягко выражаясь,
