Многоуважаемая Лидия Корнеевна,

Я поступил с Вами гнусно: получил от Вас замечательное письмо в 1973, в котором вы мне сообщали очень и очень интересные вещи о Чехове и отношениях к нему и А. А. и Б<ориса> Л<еонидовича> (которое мне много объяснило), а потом, годом позже, прислали мне свою чудную (не знаю, почему Вы себя очернили — ничего менее банального я в жизни своей не прочел) книжку о Герцене. А я заплатил Вам черной неблагодарностью — даже уведомления о получении книжки не отправил — т. е. попросил секретаршу послать, а потом нашел непосланную в каком-то ящике письменного стола — почему и как не понимаю — хорошо говорить о том, что я и полон был всяческих забот, и работы, и болел и прочая, и прочая — ничего это объяснить не может — я просто негодный человек, недостоин ни капли уважения, и даже прощения не осмеливаюсь просить. А теперь я откуда пишу Вам? из дальнего Востока — где у меня вдруг два часа «досуга» — я по пути из Австралии домой в Оксфорд. А вся правда вот в чем : 1) Я отвык по-русски писать: и языка настоящего у меня нет — то, что итальянцы называют «mancanzadi parole»2 — т. к. я перестал по-русски и писать и думать с 1919-го года, когда мне было 10 лет — но — ничего более — если не мучительного — то неодолимого, чем переполняться мыслями, словами по-английски, и не иметь возможности процедить этого через слишком узкую «шейку» бутылки, особенно человеку, у которого в голове царит постоянный беспорядок — джунгли (как тут на острове Ява, на котором нахожусь) — кусты ненужных слов — о, как я завидую тем, которые думают стройными, логически связными, ясными мыслями. (Вы сами можете удостовериться, что пишу я безалаберно, с ошибками и грамматическими и всяческими) — и потому я откладывал и откладывал в какой-то дальний ящик мой ответ — несмотря на то, что Ваше письмо и книга глубоко и «перманентно» тронули и трогают меня по сей день.

2) Я прочел также кое-что Вами написанное об А. А.3: и это так глубоко меня задело и напомнило мне столько «пережитого и передуманного», что я не знал (и не знаю) как суметь сказать Вам чего-то не слишком недостойного.

Все это вместе взятое меня парализовало. И это письмо не письмо, а только недостойный суррогат письма: и моление милосердия (как ужасен мой русский язык!). По поводу Чехова я понимаю: все это поколение — и символисты, и акмеисты — весь «серебряный» век не могли восторгаться Чеховым — расстояние между Baudelaire — Verhaeren — Nietzsche4, и греко-римской классической литературой и Дантом и т. д., и Чеховым уж очень велико.

Как только (чуть не написал «толико» — я ведь все путаю) вернусь в Англию, попробую найти те статьи Маршака, кот<орые> Вы назвали. У нас вероятно весь Маршак найдется. (А о Самойлове, Корнилове, Межирове ничего не знаю: как и где их найти? а более знаменитые мне не по душе.) И труды К<орнея> И<вановича> — собрание сочинений у нас есть — я собираюсь сесть и прочесть все: я только что освободился от моей бюрократической должности и профессуры — слава Богу — теперь имею возможность вернуться к русским книгам! Помимо литературной ценности это для меня освежающая ностальгия — еще Б. Л. Пастернак меня пенял за то, что я смотрю на все истинно русское какими-то зачарованными глазами. Это правда: на старости лет начинается рецидивизм: я даже Левитова5 и Ко (которых презирал Ваш отец) могу читать. А Герцен! Это величайшая любовь всей моей жизни: и поэтому я Вашу «этюду» прочел с восторгом: ленинские цитаты «andall»6, как говорят англичане.И у Вас (если позволите мне это сказать) «осердеченный ум»: об уникальности «Былого и Дум» никто на Западе не писал: недавно я встретился с одним из герценовских французских правнуков: и он грустно заметил, что западная интеллигенция, даже французские коммунисты, которые по-русски не читают, только и знают о Герцене те русофобские пакости, которые писал о нем еще до войны г-н E. H. Carr7 в своем «romanticexiles»8 — хлестко и даже талантливо написанный пасквиль о русской эмиграции 19-го века. О Гервеге9 забыть можно и нужно: несмотря на свою дружбу и с Вагнером, и с Марксом, бесталанный он был поэт — и поделом забытый человек. А ведь Толстой, который уж не так любил Г<ерцена> лично, был прав: ведь даже Достоевский назвал Г<ерцена> поэтом: и Белинский, как всегда (по отношению к друзьям своим) попал в самую точку: в центр Герценовского таланта. Каковы Ваши отношения с Белинским? Старые русские экс-формалисты — как напр<имер> Роман Якобсон и его ученики его «развенчали» — а меня он греет: несмотря на все неистовства и ошибки и непонимания он, именно он, создал тот новый поток литературной критики, который называется «commitment», «engagement»10, который развился так широко и интересно на Западе за последние тридцать-сорок лет; — то отношение к искусству, которое не делит человека на куски — на роли — не отделяет гражданина от писателя, политику от этики, общественное от личного. Все это пошло из России от великих ее писателей — но отцом всего этого, мне кажется, несмотря на несимпатию к нему и Достоевского после 1849, и Толстого, все-таки Белинский; и это «перепахало» литературу во всем мире; и все что Вы так чутко, и ярко и с таким глубоким, правдивым и острым чувством, без пафоса, говорите о целостности Герцена — об отпечатке его личности во всем им написанном — есть часть того же феномена. Мир делится на тех, которые этим живут, и тех, которым это глубоко противно: Пруст, Элиот, Стравинский и т. д.: «наши» и «не наши». Удовольствие, мне данное Вашей книгой, неописуемо. Ну, вот.

Мне кто-то рассказал, что Вы намереваетесь написать критику второй книги Надежды Манд<ельштам>. — Надеюсь, что это Вы сделаете. Хотя ясно, сколько злобы должно было накипеть в этой груди, но все-таки восстановить правду и справедливость, доброе дело: и обо мне она чушь написала — не злую, и ошибки более или менее понятны — но все-таки полная чепуха: ни слова правды11. Но это мелочи. Это письмо я пошлю Вам где-то в Сингапуре или Сиаме — надеюсь, что дойдет. Ждать до Оксфорда я неспособен — «жжет и горит» — чувство моей виновности. Опять челом бью — прощения прошу. Все, что мне прислали, и статью К. И., и книгу Вашу, и особенно письма, мне очень ценны. Если Вы надо мной смилостивитесь (и закроете глаза на мою орфографию), то, пожалуйста, пришлите ответ, а то я себе не прощу.

 

Yours sincerely Isaiah Berlin12

 

1 Как бы из Колледжа Всех Душ. Оксфорд. Англия (англ.).

2 нехватка слов (итал.).

3 Речь идет о «Записках об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской, отрывки из которой были впервые напечатаны в сб. «Памяти А. А. Ахматовой» (Paris, «YMCA-Press», 1974, стр. 43 — 198).

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату