Новый Мир ( № 7 2011)

расселили в некоем Зитцграсе или в какой-то другой деревне с похожим названием (я не нашел его ни на одной карте, но все равно вижу этот Зитцграс во всей его типичности: готическая церковь, часы на колокольне, улочка с почтой и винной лавкой, воркование голубей, старое баронское поместье на холме — ein SchloЯchen [17] , каштановая аллея, на горизонте — Альпы, водяная мельница и купание в зеленоватой воде. По- другому просто не бывает!). И пока кончалась война, пока последние белокурые бестии отдавали жизнь за Тысячелетний Рейх от Атлантики до Индийского океана с Трансильванией и Скифией включительно, пока австрийцы провозглашали, что они все же австрийцы, а никакие не фашисты, пока все это происходило, повсюду набирала силу весна, отец дослушивал свои последние в жизни лекции по мертвому языку, по каким-то другим языкам. Потом наступило лето, американская администрация еще не знала, как им быть с этими Displaced Persons [18] , но периодически подкармливала их солеными орешками, пивом в банках и плотно набитыми короткими сигаретами с верблюдом и пирамидой на желтой пачке.

— Это счастье, что американцы, — приговаривали тетки, — счастье, что не большевики, — уточняли они свою мысль.

Каждая из них умела разложить с десяток пасьянсов, и отец запомнил некоторые из них — «Красное и черное», «Солитер», «Портретная галерея». Иногда он подолгу пропадал в окрестных, только что национализированных баронских лесах, и уже никто никогда не узнает, что он чувствовал в то лето, с кем он там встречался — под крышей охотничьего домика, под тысячелетним тисом, под прицелом часового-янки, под каждым кустом, и никто не узнает, сколько раз и как ее звали.

«I’m sorry [19] , — сказала его матери в начале осени госпожа officer [20] , особа с не по-женски сухой кожей и голосом, — I’m sorry, but you have to return home. With your son» [21] , — добавила она, чтобы не оставалось сомнений, а потом еще раз все повторила на оставляющем желать лучшего польском. Это было не что иное, как выполнение союзнических обязательств перед рябым Джо — отдать Москве всех ее бывших подданных. Все это называлось красивым словом репатриация , потому что по-латыни patria означает «родина», и он это помнил, как и крылатое выражение dulce et decorum est pro patria mori [22] , которое когда-то заставил его сто пятьдесят раз подряд переписать в тетрадь унылый педант профессор Чайковский.

Никто, кроме этих двоих, ни одна из ее сестер вместе со всеми их relatives [23] , возвращению не подлежали, поскольку ни один из них ни минуты не был подданным Одной Шестой. Поэтому администрация рассматривала их как часть Запада, как граждан свободного мира , а значит, они должны были в этом свободном мире остаться. «Бедная Ирена, — причитали сестры, — что ее там ждет?»Кое-кто заводил разговоры о бегстве, подделке документов или уничтожении старых, смене фамилии, кто-то советовал ей как можно быстрее выйти замуж. «Только не это», — сказала она, вдруг осознав, как бессмысленно в этом мире любое бегство, — ей никогда не убежать от себя самой, от своих снов, от голоса мужа в тревожной предрассветной тишине.

«Там я хоть буду ближе к могилам Радочки и Марка», — сказала она на прощанье своим братьям и сестрам, отлично понимая, что видит их в последний раз. «Ты всегда старалась показать, что сама этого хочешь», — сказала, потерев пальцем глаз, старшая сестра.

Они возвращались на русском армейском грузовике, отцу не нравился водитель с нашивками на погонах, и он напряженно молчал, а водитель был одессит, который размышлял, как бы попользоваться присутствием в кабине этой дамочки, с фрицами, сучка, удирала, может, и ложилась под фрицев, да мне не жалко, не очень, правда, молодая, да и пацан взрослый, по-волчьи косится, ладно, хрен с тобой, живи — не трону, «часы давай, часы» — взял на понт криком, чтоб хоть какой-то прок.

Возвращение напоминало безоговорочную капитуляцию: те же пейзажи двигались в противоположную сторону, руин прибавилось, эшелоны были набиты пьяными военными и чемоданами с трофеями, так мог выглядеть самый плохой из всех возможных снов: комендатуры, вокзалы, вши, очереди за пропуском — катастрофическое уменьшение дней и свертывание Европы.

Поздней осенью они постучали в дверь своего бывшего дома, так кончилось это абсурдное бегство в Египет, путешествие в будущее и обратно. Прядь волос дочери, перстень и портсигар уцелели — чего еще было хотеть?

И чего еще хотеть мне, одному из непосредственных последствий этого возвращения?

 

10. Триллер