палакина показалась рожа Низами-Оглы, похожая на перезрелый выжатый лимон. Презрительно взглянув на начальника, он разразился пьяным смехом:
– Кто тебя просит болтать такие глупости, ишачий хвост, – вскипел Низами-Оглы, – лучше надуши свой рот собачей слюной, сын шайтана! Я плачу тебе золотом за охрану и сопровождение каравана, и заметь, плачу за каждый день пути или простоя. За сегодня мы не прошли и половины дневного перехода. Вот о чем тебе следует думать, а не о дурманящем вине. На небе нет ни облачка. Где ты видал грозу в это время года в этих местах? Ее можно увидеть только на китайских фарфоровых чашках, из которых пьет чай по утрам наш падишах. Да продлит Аллах его годы и осенит его правление благополучием и богатством!
Начальник каравана почтительно выслушал до конца речь купца, тяжело вздохнул и посетовал на то, что все же караван придется развернуть. Из палакина вновь послышались проклятья:
– Разве я не ясно сказал тебе, ишачий хвост, что я собираюсь устроить ночлег там, где и планировал, – хрипло прорычал Низами-Оглы.
Не успел начальник каравана ему возразить, как небо над головой вмиг накрыло серо-белое одеяло тяжелых облаков. С гор сорвался порывистый ветер, который стремительно налетел, подхватил шелковые занавески палакина и вихрем взмыл вверх.
Начальник каравана сплюнул со злости на землю, рывком развернул коня, резко пришпорил того и быстро понесся назад, по направлению к караван-сараю, через серую мглу. Следом за ним помчался и весь караван. Подбрасывая на спинах тяжелые вьюки, нещадно орали верблюды, неистово противно кричали ослы и мулы, ржали напуганные лошади. Сквозь низко нависшие тучи еще пробивались редкие солнечные лучи. Яростно сверкнула молния, ударил и загромыхал гром. Вьючные животные в испуге заметались, но погонщикам удалось собрать их в кучу у выступа скалы. Палахин сильно подбросило, послышался треск ломающегося дерева. Охрана, с усилием придерживала несущихся коней, не давая им сорваться и окончательно опрокинуть палакин, с находящимся внутри Низами-Оглы. Шум грозы, оглушительным эхом отдавался по всему ущелью, да так, что не было слышно ни криков людей, ни рева напуганных вьючных животных, ни проклятий, которыми награждал всех под подряд хозяин торгового каравана. Со стороны казалось, что это не грозовые тучи сошли с небес, а духи вековых скал сошлись в смертельном бою с духами наземных туманов.
Дорога резко пошла вниз. Это придало движению каравана особую привлекательность. Внезапно, из раздвинувшихся облаков на землю посыпались ледяные горошины, да так плотно, что, соприкасаясь друг с другом в насыщенном влагой воздухе, они мгновенно превращались в ледяные орехи и, падая на землю, с дикой необузданной силой, стучали по каменистым выступам скал. Люди и животные мчались как одержимые. К счастью для всех впереди уже виднелись услужливо распахнутые ворота караван-сарая. Квадратный вместительный двор с бассейном посередине, страшный переполох внутри, собачий вой, блеянье овец и кудахтанье кур, в один миг перемешались с пронзительным ржанием лошадей, утомительным ревом верблюдов и неблагозвучными криками ослов.
Погонщики пытались поскорее завести испуганных животных под навесы и разгрузить их. Как только двор практически опустел, с неба посыпался град размером с голубиное яйцо. Замерзший и промокший до последней нитки Низами-Оглы, чертыхаясь и проклиная все на свете, быстро вбежал в низкосводчатое длинное помещение с широкими грубыми тахтами вдоль стен, покрытыми потертыми циновками и заорал что было мочи в полную силу своих легких:
– Хозяин!
На его зов тотчас прибежал пожилой жирный перс. Его выпяченный вперед огромный живот едва прикрывался полосатым распашным кафтаном архалыгом, стянутым длинным шелковым кушаком. Неуклюже поклонившись гостю, он заискивающе пролепетал:
– Какая честь для меня, видеть вас, ваша милость, в моем скромном заведении.
– Зато для меня твой убогий клоповник сущее наказание, – цинично проворчал Низами-Оглы. – Предоставь мне на время непогоды приличную комнату, да живо, мне нужно переодеться и обсохнуть.
– О горе мне! За что Аллах меня так наказал! – хозяин упал на колени у ног купца и стал рвать на себе волосы.
– Да, что ты тут валяешься, жирный осел, иди и поскорее приготовь мне комнату. Я же сказал, что хочу переодеться в сухое, – в гневе прорычал Низами- Оглы.
Хозяин встал с колен и с выражением величайшей скорби, произнес:
– О, я недостойный! Я только что, час назад, сдал единственную комнату вон тому постояльцу, который сидит на дальней тахте в углу и вкушает горячий бозбаш!
– Так иди и поговори с ним, я заплачу тебе вдвое больше.
Хозяин вновь разразился причитаниями по поводу своей нелегкой жизни, причем со стороны казалось, что на этот раз, горе его неподдельно.
– Да объясни мне толком, сын шайтана, в чем дело?
– Дело в том, уважаемый, что этот господин заплатил мне золотой драхм за несколько дней вперед, и я поклялся ему, что никого не стану подселять.
– Пошел прочь, пес поганый! Я сам с ним поговорю. В твоем грязном заведении хоть найдется амфора приличного вина и горячий обед?
– Все, что пожелаете, уважаемый.
– Тогда живо вели накрывать!
Резко развернувшись на месте, недовольный, Низами-Оглы, направился в дальний угол караван-сарая к счастливому обладателю единственной комнаты.
Человек, развалившийся на широкой тахте и аппетитно уплетавший горячий сытный бозбаш, казалось, не замечал происходящего, но это было не так. Он внимательно следил и намеренно ждал этого момента, для этого он и приехал в это заведение, находящееся в полднях пути от города Шемахи заранее. Оторвавшись от еды, он пронзительным взглядом окинул подошедшего к нему Низами-Оглы и, прежде чем тот успел открыть рот, гостеприимно указал ему рукой на место рядом с собой и тихо произнес:
– Присаживайся, достопочтимый Низами-Оглы, я давно поджидаю тебя.
От удивления купец раскрыл рот.
– Откуда ты меня знаешь и кто ты такой?
– Мое имя Завулон, а знаю я тебя со слов моего друга Аарона. Ты задержался в пути, я жду тебя свыше часа.
– Я не собирался останавливаться в этой дыре!
– Ты прав, но на все воля Всевышнего! – хитро улыбаясь, произнес Завулон. – Комната, которую я снял, полностью в твоем распоряжении. Мало того, я ее снял специально для тебя.
– Но как ты мог предвидеть это событие? – пораженный предусмотрительностью нового знакомого, задал вопрос купец, – впрочем, мой уважаемый друг Аарон предупреждал меня, что в Шемахи к моему каравану присоединится некий иудейский мудрец по имени Завулон.
– Так вот, тот, про кого говорил Аарон, это я!
– Ты? – удивлению Низами- Оглы не было предела, – но…
Он внимательно осмотрел Завулона с ног до головы. Тонкая туникообразная нательная рубаха, ворот которой был едва заметен из под плотно облегающей его стройную фигуру изящного архалыга, подбитого алой атласной подкладкой. Полушелковые зеленые шаровары, заправленные в высокие остроносые сапоги, искусно расшитые мелким бисером. Нарядный серебряный пояс с прикрепленной к нему саблей в шикарных дорогих ножнах арабской работы, лежали на тахте чуть в стороне, дабы не доставлять хозяину неудобства вкушать яства во время обеда. Словом, образ иудейского мудреца, навеянный Низами-Оглы другом Аароном, ни как не вязался в голове купца с образом статного персидского аристократа.
– Ты Завулон? – снова выдавил Низами-Оглы.
– Да, мой друг, это я, – довольный произведенным эффектом, произнес он, – внешность людская подчас бывает очень обманчива. Однако я вижу, ты устал с дороги и сильно промок. Мой человек укажет тебе дорогу в твою комнату. Как только переоденешься, я жду тебя здесь, амфора прекрасного кахетинского вина и жирный горячий плов помогут нам с тобой переждать ненастье и украсят нашу беседу.
В ожидании Низами-Оглы, Завулон откинулся к стене и, заложив руки за голову, наблюдал за сидевшим в створе окна воробьем. Град прекратился, но дождь еще продолжал лить, обильно орошая землю. Нахохлившийся промокший воробей, не обращая внимания на людей, чистил и сушил перышки. Пристально разглядывая птаху, Завулон заметил зябкое дрожание перьев. На подоконник, трепеща крылышками, из-под крыши амбара перелетела еще пара птиц.
– Летели бы вы лучше на равнину, скоро зима, – не громко пробормотал мудрец.
Не слушая его совета и громко чирикая, словно созывая на узкий подоконник всех своих сородичей, воробьи занимались своим делом. Один из них рассеянно поскакал к краю окна, туда, где вился стебель плюща, украшенного красно-золотистыми листьями. Острым клювом наглая птаха сорвала еще недозрелую ягодку и, взмахнув крыльями, взвилась ввысь. Насколько мог, Завулон проследил взглядом за его полетом, припоминая при этом события прошедших дней…
Пронзительный вопль разнесся по караван-сараю. Завулон встрепенулся, отрываясь от мыслей.
– Это крик Низами-Оглы, – промелькнула в голове мысль.
Охрана хозяина каравана бросилась наверх. Расталкивая толпившихся у дверей, Завулон с трудом протиснулся внутрь комнаты, на полу которой истошно кричал и корчился от боли раненный Низами-Оглы. Бросив беглый взгляд на несчастного, мудрец быстро оценил ситуацию и степень тяжести ранения.
– Выйдете все! – громко прокричал он, – пусть принесут таз с водой и чистые полотенца.
Пальцы Завулона слегка дрожали, когда он разрывал на спине Низами-Оглы ткань одежды. Оглядев комнату в поисках чистой материи, он бросился к стоящему у стены топчану, сорвал с поверх застеленного соломенного тюфяка льняную материю и оторвал от нее несколько
