служивые и приказные люди, дворяне и купцы спешили получить причитающееся из царской казны. Не зная чего ожидать в будущем от Самозванца они, пользуясь случаем, стремились получить как можно больше от Годуновых. Илья остановил коня и огляделся.
– Где-то здесь, среди скопища народа должен ждать его Василий, – подумал он.
Илья заметил его недалеко от входа в Казенную избу. Василий о чем-то беседовал с каким-то дьяком. Илья слез с коня, взял его под узду и направился в его сторону.
– О, командир, – заметил Илью Василий.
Он быстро распрощался с дьяком и пошел навстречу.
– Ты чего так долго, Илья? Я уже устал ждать, да и день подходит к концу, Волчонок трижды прибегал, отряд уже в Арсенальной башне, все только тебя ждут.
Подойдя по ближе, по нетвердой походке Ильи, Василий сразу заподозрил не ладное.
– Да ты пьян, командир?
– А что тут такого, чего скалишься, или я что не живой человек? Вам с Лехой можно, а мне нельзя получается?
– Да нет, все нормально Илья, я же не против, отдыхай, тебе тоже полезно расслабиться. Давай привяжу коня рядом с моим и пошли побыстрей за жалованием.
По дороге назад, Илья произвел в уме не хитрый арифметический расчет.
– Прав был Думный дьяк, в накладе я не остаюсь, за вычетом его десятки у меня остается лишних пятьдесят рублей. Сегодня уже поздно, но завтра обязательно нанесу ему и Шуйскому визит, а лишние деньги нужно припрятать на черный день.
В начале третей декады мая, самозванец пошел на Москву. Часть войск он двинул на Орел, а сам с поляками, казаками и изменниками россиянами выступил из Путевиля. На пути его встретили братья Голицыны, Михаил Салтыков, Петр Шереметьев и Петр Басманов. Дмитрий осторожно шел за войсками. Народ и гарнизоны везде встречали его дарами, а крепости и города по пути следования сдавались без боя. Все славили его, как героя. Его имя гремело у всех на устах. Все были в волнении, на улицах и дорогах народ теснился к его коню, чтобы лобызать ноги Самозванца, не было страха, а были лишь радость и ликование. Дмитрий занял Орел, а затем последовал в Тулу, где его с почестями встретил Рязанский архиепископ Игнатий. Родом грек, Игнатий, сначала был архиепископом на острове Крит, но был вынужден турками бежать оттуда. На некоторое время он поселился в Риме, а в 1593 году, Игнатий прибыл в Москву, где прожил несколько лет и в 1603 году получил в управление Рязанскую епархию.
Из Тулы на завоевание Москвы, Дмитрий отрядил Петра Басманова с его ратниками. Верные Годуновым, стрельцы, посланные в Серпухов, не дали Басманову переправиться за Оку. Этот успех правительственных войск был последним и ничего не изменил. К самому концу мая, обойдя Серпухов, к стенам Москвы подошел атаман Карела со своими казаками. В хорошо укрепленную столицу небольшой отряд вступить не мог, но зато его появление крайне возбудила московскую чернь. Дмитрий, чувствуя, что его грамоты не доходят до Москвы, послал двоих своих смелых и расторопных сановников, Наума Плещеева и Гаврилу Пушкина, велев им ехать в Красное Село, чтобы возмутить местных жителей, а через них и столицу.
Все получилось, как и задумывал Дмитрий. Красносельские купцы и ремесленники, плененные красноречием Гаврилы Пушкина, с ревностью присягнули Самозванцу и первого июня торжественно ввели его гонцов в открытую и безоружную Москву. Красносельцы, славя имя Дмитрия, нашли множество единомышленников в столице, увлекая других за собой силой, а некоторые шли просто из любопытства. Москва забурлила. Толпы людей устремились к лобному месту, на площадь Пожар, где по данному знаку все умолкли, чтобы слушать грамоту Дмитрия к Синклиту, к дворянам, людям приказным, воинским, торговым, средним и черным.
Находясь под куполом Арсенальной башни, Илья наблюдал за происходящим. Площадь Пожар хорошо была видна сверху и лежала, как на ладони. В это время, когда беззаконное вече распоряжалось царством, законная власть ничего не предпринимала. Вдруг, как по мановению волшебной палочки, людской шум стих, воцарилась тягостная минута молчания, и зычный голос Гаврилы Пушкина начал зачитывать грамоту Самозванца.
– 'Вы клялися отцу моему, не изменять его детям и потомству вовеки веков, но взяли Годунова в цари. Не упрекаю вас, вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих; не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который уже самовластвовал и в царствование Федора Иоанновича, – жаловал и казнил, кого хотел. Им обольщенные, вы не верили, что я, спасенный Богом, иду к вам с любовью и кротостью. Льется русская драгоценная кровь… Но я жалею о том без гнева: невезение и страх извиняют вас. Уже судьба решилась: города и войско мои. Дерзнете ли на брань междоусобную в угоду Марии Годуновой и ее сыну? Им не жаль России, они не своим, а чужим владеют, упитали землю русскую кровью и хотят разорения Москве. Бояре, воеводы и люди знаменитые, сколько опал и бесчестия натерпелись вы от Годуновых? А вы, дворяне и дети боярские, чего не перетерпели в тягостных службах и ссылках? А вы, купцы и гости, сколько утеснений имели в торговле и какими неумеренными пошлинами отягощались? Мы же хотим вас жаловать: бояр и мужей всех сановитых честию и новыми отчинами, дворян и людей приказных милостию, купцов и гостей льготою в непрерывное течение дней мирных и тихих. Дерзнете ли быть непреклонными? Но от нашей царской руки не избудете: иду и сяду на престол отца моего; иду с сильным войском своим и литовским, ибо не только россияне, но и чужеземцы охотно жертвуют мне жизнию… Страшитесь гибели, временной и вечной, страшитесь ответа в день суда Божего: смеритесь, и немедленно пришлите Митрополитов, Архиепископов, мужей Думных, Больших Дворян и Дьяков, людей воинских и торговых, бить нам челом, как вашему царю законному.' Ни кто не перебивал Гаврилу Пушкина, народ московский слушал с благовением и рассуждал так:
– 'Войско и бояре, поддались без сомнения, не ложному Дмитрию. Он приближался к Москве: с кем стоять против его силы? с горсткою ли беглецов Крамских? C нашими ли старцами, женами да младенцами? и за кого? за ненавистных Годуновых, похитителей державной власти? Для их ли спасения предадим Москву пламени и разорению? Но не спасем ни их не себя сопротивлением бесполезным. Следовательно, нечего думать: нужно прибегнуть к милосердию Дмитрия!'
Страсти на площади Пожар накалялись все больше и больше с каждой минутой, не хватало только маленькой искорки, чтобы запылал большой костер народного волнения. Искорка все же нашлась в лице знатнейших бояр: Мстиславского, Василия Шуйского, Бельского и других Думных советников, которые под охраной стрельцов, вышли из Кремля к гражданам, сказали им несколько слов в утешение и хотели схватить Наума Плещеева и Гаврилу Пушкина, но народ их не выдал, и толпа завопила:
– 'Время Годуновых миновало! Мы были с вами во тьме кромешной, но сейчас новое солнце взошло над Россией! Да здравствует царь Дмитрий! Гибель Годунову племени!'
С этими возгласами народные толпы устремились к Кремлю. Думные Бояре, вместе со стражей, через Фроловские ворота, исчезли в его недрах.
Из пяти проездных ворот кремля, которые связывали его с посадом, главными были Фроловские, ныне Спасские. Это были парадные ворота московского Кремля, в старину их называли 'святыми', и они были очень почитаемы в народе. В дни больших церковных праздников, через ворота Фроловской стрельницы на площадь Пожар к лобному месту проходило церемониальное шествие высшего духовенства, совершались крестные ходы. Через эти ворота не разрешалось проходить с покрытой головой и проезжать верхом на лошади; даже цари, подъезжая к воротам, спешивались и шли пешком, сняв шапку. Башня и ворота получили свое имя по названию церкви Фрола и Лавра, находящихся на посаде не далеко от стрельницы.
– Слава Богу, что наша башня не проездная, молвил Алексей, находящийся под впечатлением от увиденного зрелища.
Илья наблюдал за происходящим молча, облокотившись о каменную твердыню цитадели, через бойницу, он, не отрываясь, смотрел вниз на площадь Пожар.
– Командир, пушки стрельницы заряжены шрапнелью, один залп из всех орудий еще может остановить толпу. Что будем делать? Что ты молчишь?
Илья оторвал взгляд от происходящего в низу и с укоризной посмотрел на Василия.
– Мы не будем стрелять в толпу. Воевать со своим народом бессмысленно и глупо. У нас приказ охранять башню, а не стрелять по площади. Ни кому не стрелять, всем ждать моего приказа.
Тем временем, мятежники, беспрепятственно прошли через Фроловские ворота и вломились в царский терем. Дерзостной рукой они коснулись того, кому недавно присягали. Стащив юного царя с Престола, не причинив ему вреда, они отвели Федора, его мать и сестру из дворца в Кремлевское собственное подворье Годуновых и приставили к ним стражу. Мария Годунова, слезно молила извергов не о царстве, а только о жизни милого сына, но мольба ее осталась без внимания. Юный царь, его мать и Ксения, сидели под стражей в том доме, откуда властолюбие отца и мужа, извлекло их на театр гибельного величия. Они догадывались о своем жребии. Народ еще уважал в них святость царского сана и может быть, даже жалел, ожидая, что мнимый Дмитрий окажет великодушие и, взяв себе царский венец, оставит жизнь несчастным хоть в уединении какого- нибудь пустынного монастыря, но великодушие ни как не согласовывалось с политикой.
Тем временем, толпа громила все на своем пути, добравшись до погребов винных, народ перевернул во дворце все верх дном. Около ста человек упились до смерти. Добрались они и до хранилищ казенных, но
