удержались от грабежа, когда Бельский напомнил им, что все казенное есть достояние нового царя. Обратив свой взор на родственников и приближенных Годунова, толпа кинулась громить их подворья.
– Что это за шум в низу? – спросил Илья.
– Так это боярин Собакин, с семьей и домочадцами просит разрешения укрыться от разъяренной толпы, она вот-вот доберется до его подворья, – ответил один из ратников.
Илья спустился в низ и отдал приказ впустить внутрь башни боярина и его приближенных.
– Не погуби Илюша, не дай разграбить мое подворье. Век не забуду твоей милости. Не идти же мне на старости лет с семьей по миру. Христа ради, спаси от разорения, – умоляюще просил боярин.
Его семья и домочадцы в один голос стонали и причитали, многие пали на колени, умоляя Илью защитить их.
– Не переживай Николай Вениаминович, – молвил Илья, – сейчас поможем. Василий, возьми двадцать ратников и прикрой подворье Собакина, а Леха сверху поддержит огнем пушек.
Василий кивнул головой в знак согласия, и двадцать воинов, вооруженных пищалями вслед за ним, покинули двор башни. Пьяная толпа мародеров уже приближалась к подворью Собакиных, когда отряд под командованием Василия занял оборону. Грохот пушечных выстрелов огласил округу. Василий оглянулся, из трех орудийных бойниц Арсенальной башни шел дымок. Жерла пушек стрельницы хищно смотрели из своих укрытий и были направлены на толпу. Народ остановился в нерешительности. Василий улыбнулся, поправил на себе ремни амуниции, и смело шагнул вперед, на встречу погромщикам.
– Это был холостой залп, – обратился он к толпе мародеров, – пушки Арсенальной башни направлены прямо на вас и заряжены шрапнелью. Если вы сделаете хоть один шаг вперед, оттуда,- он указал рукой на башню, – раздастся пушечный залп и что не сделает шрапнель, то довершат мои люди.
Мародеры, оценивая свои шансы на успех, взглянули сначала на башню, потом на хорошо вооруженный отряд Василия. Решив, что пожива на боярском дворе не стоит их жизней, они дрогнули и толпа, сначала медленно, затем все быстрее попятилась назад в другую сторону от хорошо охраняемого подворья, в надежде чем-нибудь поживиться в другом месте.
На следующий день, Москва дала присягу Дмитрию, и третьего июня, вельможи и другие знатные чиновники, дворяне, горожане выехали из столицы в Тулу с повинной к Самозванцу. Дмитрий был в курсе последних событий, он послал туда дружину во главе с Петром Басмановым, а князей Голицына и Мосальского с тайным наказом, чтобы мерзким злодейством увенчать торжество беззакония. Послы Дмитрия, принятые в Москве как полновластные исполнители его воли, начали свое черное дело с Патриарха. Дмитрий не верил, что Иов возложит царский венец на голову своего беглого диакона, поэтому его послы объявили народу, что раб Годуновых не может оставаться Первосвятителем. Свергнув царя, народ не усомнился свергнуть и своего духовного Пастыря.
В эти последние беззаконные дни, Патриарх Иов занемог. Накануне он почувствовал тяжесть в груди и ломоту в суставах. После вечерней, он тот час слег в постель, поливая пуховики брызгами чиха и соплями, текущими из носа столь обильно, что инок, прислуживающий ему, менял полотенца одно за другим. Патриарх пил отвар из богородицыной травки, взвар меда, потел и кашлял, дивясь про себя, откуда в него, еще не совсем старом теле, отроду редко болевшем, взялась такая бездна скверны, извергающаяся из всех данных Господом отверстий тела. Через открытое окно со двора слышался какой-то шум. Иов приподнялся на постели, глотнул немного целебного отвара и громко высморкался в тряпицу.
– Интересно, что это за звуки, – подумал он.
Тем временем шум все усиливался.
– Иринарх, – позвал он инока.
Ответа не последовало.
– Иринарх, поди сюда, – повторил он.
– Куда же он запропастился, – про себя подумал Патриарх, – чего доброго так можно и Богу душу отдать в одиночестве, не оставив даже своего духовного завещания.
Шум все усиливался, и все ближе подходил к его покоям. Иов, отперевшись одной рукой об ложе, попытался встать с постели.
– Иринарх, что там происходит, – из последних сил произнес он, задыхаясь от кашля.
В эту минуту двери его кельи распахнулись и на пороге показались люди вооруженные копьями и дрекольем. Онемев от страха, растерянный Первосвятитель уставился на них, но через несколько секунд его схватили, стащили с постели, сорвали одежды и поволокли вниз. Иова посадили на телегу и повезли в храм Успения, где в это время шла литургия. Неистовые мятежники, не слушая божественного пения, устремились к алтарю и волокли за собой Патриарха. Тут несчастный Иов выказал и христианское смирение, и твердость духа, которого ему всегда не хватало. Лишенный народного доверия, не имеющий до этого мужества умереть за истину, Иов сам снял с себя панагию, положил ее к образу Владимирской Богоматери и громогласно произнес:
– 'Здесь, перед этой иконою, я был удостоен сана Архиерейского и девятнадцать лет хранил целостность веры. Ныне вижу бедствие церкви, торжество обмана и ереси. Матерь Божья! Спаси православие!'
Его одели в черную ризу, таскали и позорили как в храме Господнем, так и на площади и, наконец, натешившись, отправили в заключение в Старицкий монастырь.
ГЛАВА 9.
Вопреки здравому смыслу, обольстив умы россиян, нелепою дерзостью достигнув намеченной цели, за три года Григорий Отрепьев стал Властителем Великой Державы. Он казался хладнокровным, не ослепленный блеском величия и роскоши, которая его окружала в это время всеобщего заблуждения, бесстыдства и срама. Множество купцов, людей служивых и приказных вместе с народом из ближайших городов и селений, вслед за посольством московским, во главе с князьями Воротынским и Телятьевским, избранными бить челом Дмитрию от имени Москвы, устремились в Тулу. В это время, Тула имела вид шумной столицы, переполненной разношерстным людом из всех уголков Великой Страны, наполненной торжеством и ликованием народным.
Думные мужи, Мстиславский и Шуйские, совместно с сонмом царедворцев, предназначенных для услуг нового Властителя, вслед за посольством спешили в Тулу, чтобы достойно вкусить под своего малодушия. Они везли с собой печать Государственную, ключи от Казны Кремлевской, богатые дары, одежды и доспехи царские. Переложив командование своим отрядом на Алексея, и оставив их в Москве, спешил туда и Илья, в окружении немецких наемников, которые везли челобитную новому Государю.
Так началось правление Дмитрия, который, следуя ли воли собственного ума, или благодаря наставлением многочисленных советников, которые хотели ему услужить, в общем, занялся делом. Сидя в Тульском дворце, он действовал свободно и решительно, словно человек, рожденный на престоле и с навыками власти. Дмитрий принял начальников немецкой дружины, в числе которых был и Илья, весьма милостиво. Командиры наемников, до конца преданные Годунову, выказавшие мужество в двух битвах, не принявшие участия в измене под Кромнами, молили Самозванца не вменять им службы честной в преступление. Яков Можерет высказался за всех:
– Государь, мы честно исполнили свой долг, и как служили Борису, так готовы служить и тебе, уже царю законному, – после этих слов, наемники склонили голову и припали на одно колено.
– Встаньте, – молвил Дмитрий, – я верю вам более, нежели своим, будьте для меня тем же, чем вы были для Годунова, однако я хочу видеть того героя, который держал знамя во время Добрынской битвы.
Вальтер Розен сделал шаг вперед и Государь, положив ему руку на грудь, славил его неустрашимость, повелев выдать из Казны всем наемникам дополнительное жалование за два месяца, сверх того увеличил их содержание вдвое. Закончив торжественный прием, Дмитрий направился в свои покои в сопровождении дьяка Сутупова.
– От чего такой радостный, сияешь, словно новый рубль, – обратился Самозванец к дьяку.
– Государь, у меня наиприятнейшее известие от князя Василия Мосальского.
– И чем же порадовал нас князь?
– Ваше Величество, я думаю об этом лучше поговорить в ваших покоях, – дьяк на ходу подозрительно повертел головой по сторонам.
– А здесь все мое: и этот дворец, и город, леса, поля, реки, вся Держава, народ и даже ты принадлежишь мне, или это не так? – Дмитрий остановился и вопросительно уставился на дьяка.
– Так то оно так, – поспешил исправить щекотливое положение хитрый дьяк, в угоду неуемным амбициям Дмитрия, – но вы же знаете, Государь, что у вас еще есть недруги, а Мосальский нижайше ставит в известность Ваше Величество, что ваших злейших врагов стало несколько меньше.
– Это весьма интересно, ты пробудил во мне любопытство.
Дмитрий пересек красный зал Тульского дворца и остановился у дверей ведущих в его личную светлицу. Двое стражников поляков взяли на караул и распахнули двери.
– Ни кого ко мне не пускать, – распорядился он и шагнул внутрь комнаты.
Тяжелые дубовые двери гулко захлопнулись за ним. Дмитрий подошел к столу и уселся в высокое кресло.
– Присаживайся, – обратился он к дьяку, указывая ему рукой на кресло напротив себя.
– И что же пишет нам любезный князь Мосальский? – спросил он, прервав паузу.
– Государь, – начал дьяк, – наш план удался. Утром прибыл гонец из Москвы с письмом от князя. Василий Мосальский пишет, что позавчера, десятого июня, согласно вашему тайному наказу, он с Василием Голицыным и дворянами Молчановым и Шерефединовым, прихватив с собой трех стрельцов, явились на старое подворье Борисова, где под стражей находилось семя Годунова. Они
