поручение. Илья встал, умылся в стоящем на скамье ушате с водой и медленно стал одеваться. Шум за спиной заставил его обернуться. На пороге стоял улыбающийся Иван Дубина.
– Хорошо мы с тобой вчера посидели, правда, Илюша.
Илья утвердительно кивнул головой.
– Правда голова малость болит, но это ничего, вмиг поправим. Я там уже распорядился. Ты давай собирайся по шустрей и вниз. Перекусим да в дорогу, глядишь, к ночи и успеем.
Дубина пошел в зал, оставив Илью собираться. Волчонок принес холодного квасу. Илья с жадностью выпил половину кувшина, вытер губы рукавом кафтана и слегка потряс головой, приходя в себя.
– Ты давай собирай вещи, седлай лошадей и распорядись, чтобы хозяин собрал чего-нибудь в дорогу, а я вниз.
Волчонок утвердительно кивнул, и занялся делом. Кусок не лез Илье в горло, но после пары чарок, положение значительно улучшилось. В конце концов, позавтракав с грехом пополам, они тронулись в путь.
Выйдя за крепостные стены Алексина, дорога, изгибаясь и петляя, тянулась вдоль Оки. Река была полноводной и рыбной. Рыбы в воде было столько, что поймать ее не составляло большого труда. На реке не было тишины, постоянно слышался всплеск. Поверхность Оки все время шевелилась, колыхалась, завихрялась в том месте, где крупная рыба делала у поверхности резкий поворот. День подходил к концу. Солнце, посылая на землю свои последние лучи, уходило за горизонт. Чуть дальше по дороге, Ока изгибаясь, делала поворот, неся свои воды в даль. В этом месте русло ее казалось уже, пятнадцать верст от Алексина были позади.
– Ну, вот и пришли, – сказал Иван Дубина, слезая с коня.
Он стал раздеваться и складывать вещи в мешок. Вода в реке просто 'вскипала' от резвящейся у поверхности рыбы. Начиналась вечерняя зорька, рыба выходила на охоту и кормежку, и всюду было настоящее рыбье пиршество. Сотни мелких рыбешек выскакивали из воды, врывались в комариное облако и, набив рот насекомыми, шлепались обратно в воду. Каждую минуту были слышны, как, то тут, то там, раздающиеся удары по воде, как будто кто-то бросал в воду бревно. Это щуки выпрыгивали из воды в погоне за мелкой рыбешкой.
Илья привязал мешок к седлу своего коня и осторожно вступил в реку. Волна создаваемая огромной щукой шла в его сторону до самого берега. Увлеченная погоней щука выскочила на берег и начала бить о землю хвостом, подпрыгнула, кувыркнулась в воздухе и неизменно оказалась в воде. Следом за Дубиной, Илья, держась за седло своего коня, поплыл на ту сторону. Мотающий в разные стороны головой Волчонок, тем самым, отгоняя от себя мошкару, замыкал заплыв, стремясь не отстать от своих старших товарищей. Октябрьская вода была обжигающе холодной, тело сводило судорогой. Кони и люди старались по скорее достичь того берега. В конце концов, лошади почувствовали под копытами твердый грунт и, пройдя некоторое расстояние через камыши, вышли на ту сторону. Илья основательно замерз. Тело била мелкая дрожь. Все начали второпях одеваться. Илья достал из мешка флягу и, вырвав зубами пробку, протянул Дубине. Тот взял, сделал несколько глотков, и, довольно крякнув, вернул обратно.
– Хороша, – констатировал Иван.
Илья тоже приложился, сделав пару жадных глотков, он поперхнулся и зашелся в кашле. Дубина, своей здоровой лапой, постучал его по спине. Через минуту, все же пришел в себя, виновато улыбнулся и произнес:
– Крепкая, зараза!
– А я что говорил, хороша, – повторил Иван. – Ну что, тронемся в путь, пока еще не стемнело?
Стараясь обходить разливы болот и глухие ельники, трое всадников медленно шли через лес. Солнце уже давно скрылось за горизонтом, но было довольно светло. В осеннем лесу опавшие листья лежали на земле, а травы посохли и полегли. В перелесках, через голые кроны деревьев, пробивался лунный свет. Тишину ночного леса прорезал заунывный волчий вой. Конь Ильи остановился и, переступая копытами на месте начал испуганно вертеть головой. По спине невольно забегали мурашки, что-то особенное было в этом гортанном унылом звуке звериной песни. Тоска и грусть, дикость и мощь слышались в голосе волка, и впечатление от воя получилось очень сильным. Звук воя раздавался из урочища, находившегося за болотом, которое тянулось по правой стороне.
Иван Дубина внимательно прислушался, зажал средними пальцами нос и, сложив ладони рупором, воспроизвел услышанный им вой. Через минуту понеслись в ответ звериные звуки, гармонирующие с теменью ночи, глушью и дикостью лесного болота.
– Житья от них нет, – произнес Иван, – логово у них там, в урочище, семья голов десять- двенадцать будет.
Иван покачал головой.
– Молодые волки-переярки тоже уже присоединились. Это пока еще они в логове сидят, но стоит только выпасть белой тропе, как они начнут сбиваться в большие стаи.
Дубина тронул коня.
– Далеко еще? – спросил Илья.
– Нет. Версты две через лес, а там поля. Давай-ка, глотнем из твоей фляги? – произнес он.
Волчонок достал из мешка требуемое. Дубина пропустил пару глотков и пустился в разговоры про волчью охоту:
– Сейчас волчата уже окрепли, и их родителям становится все труднее удовлетворить их потребность в пище, и они начинают промышлять домашних животных. С каждым принесенным живым ягненком на глазах у довольных родителей, наблюдающих прищуренными косыми глазами за потомством, подросшие волчата со злобой быстро расправляются и раздирают его на части. Звериные инстинкты у них развиваются быстро, и, когда вполне окрепших волчат родители выводят по росистой траве на первые разбойничьи набеги в поля, тут уж во всей силе и красе проявляется их злоба и жадность. Много овец, свиней, гусей гибнет в этот период от окрепших зубов молодых хищников. Показывая молодняку, как резать животных, старые волки валят овцу за овцой. Весь выводок в этот период держится на своих логовах, лишь по ночам совершая разбойничьи набеги на отары овец, на табуны пасущихся в степи гусей, а при случае – на отбившуюся от табуна или стада лошадь или корову. Зимой совсем с ними беда. Голодные стаи подходят близко к жилищам. Грызут собак, бывает, и нападают на людей. Вот был такой случай…
Илья не слушал Дубину, но и не перебивал его. Он думал о том, что ждет его впереди. Оставшийся путь закончился довольно быстро. Проехав по полю еще с версту, они остановились на развилке дорог.
– Ну, может, поедем ко мне, – стал уговаривать Илью Дубина, – завтра баньку истопим, посидим. Если захочешь, то и охоту можно организовать. Хозяйка моя знатные пироги печет, решайся Илья.
– Нет, Иван. Поеду я к себе, а как обживусь, через недельку заскочу, так что жди в гости.
– Ну, смотри, дело хозяйское. Тебе по этой дороге еще версты три, а как на холм поднимешься, там и Журавичи видны будут.
Крепко обнявшись на прощанье, они разъехались в разные стороны.
Первого ноября Великий Посол Царский, Афанасий Власьев, прибыл в Краков и был представлен Сигизмунду. Власьев, представлявший лицо Государя в этом посольстве и удивил поляков своим простодушием и своими московскими замашками. В их разговоре сначала зашла речь о счастливом воцарении Иоаннова сына, о славе низвержения Османской Империи, но после того, суть беседы плавно перешла о намерении Дмитрия сочетаться браком и разделить престол с Мариной Мнишек, в благодарность за важные услуги, оказанные ему, в дни невзгод ее благородным отцом. Кардинал Бернард Мациевский и Папский Нунций Рангони, горячо поддержали страстное стремление Дмитрия, сочетаться браком с подданной польской короны и рьяной католичкой, видя в этом Провидение Божье и ключ к решению своих заветных целей.
Женщина, чья судьба ставилась на кон политических амбиций, и которой приходилось сыграть такую видную, но позорную роль в истории России, была жалким орудием той римско-католической пропаганды. Она находилась в руках иезуитов, не останавливающихся ни перед какими средствами для проведения заветной идеи подчинения восточной церкви папскому престолу. С наступлением их господства и духовным подчинением своим идеалам польского короля Сигизмунда, Отец Марины, Юрий Мнишек, прежде находившийся в дружеских связях с протестантскими панами, сделался горячим католиком, готовым отдать себя и свою семью на услужение иезуитским целям, ожидая от этого союза выгод и возвышения для себя. Марина обладала теми же чертами характера, что и ее отец. Обязательство царевича Дмитрия жениться на ней, поддержанное королем Сигизмундом и иезуитами, представляло возможность последним привести к подчинению римскому Престолу все Московское государство. Таким образом, будущая царица принимала в глазах католиков высокое, апостольское призвание. Дмитрий сделался царем, и не сразу обратился со своим сватовством. Прошло лето, он занимался делами и развлекался с женщинами. Не знаем, что побудило Дмитрия исполнить данное обещание, но все же кажется, что Марина оставила впечатление в его сердце.
Двенадцатого ноября, в присутствии Сигизмунда, совершилось торжественное обручение. Марина, с короной на голове, в белом платье, унизанном драгоценными каменьями, блистала красотой и пышностью. Обряд венчания проводил кардинал Мациевский. Именем Мнишека сказав Власьеву, который заступил на место жениха, что отец благословляет дочь на брак и Царство, Литовский Канцлер Ян Казимир Сапега говорил длинную речь, славя достоинство, воспитание и знатный род Марины, вольной дворянки государства вольного. Кардинал и духовенство пели молитву: 'Veni Creator', все преклонили колени, но Власьев стоял как вкопанный.
– Не давал ли Дмитрий прежде какого-нибудь обещания другим? –
