воскресенье все равно не встанет. Быстро иди, давай, раздраженно закричала попадья.
– Успокойся, ладушка моя, уже иду.
Мирон, чертыхаясь и проклиная все на свете, стал натягивать грязную замусоленную рясу. Чиркнув огнивом и поджигая при этом фитиль плошки с жиром, он заспешил во двор, в душе проклиная так не вовремя усопшего покойника и раздраженно приговаривая:
– Да чтоб тебе не было места в чистилище! Да чтоб тебя черти прямиком в ад потянули!
Завидя, сквозь щели ворот, приближающуюся фигуру с огоньком в руке, Илья в ожидании перестал стучать. Плотно закутавшись в овечий тулуп, отец Мирон подошел к ограде и зычным голосом произнес:
– Кому здесь не спится? По что нарушаете покой, дети мои?
– Нужда привела нас к вам батюшка, – начал Илья, – пусти Христа ради на ночлег.
– Добрые люди в предрассветный час на ночлег не просятся, идите с миром дети мои, откуда пришли, как-нибудь перебьетесь, да и рассвет уже не за горами.
Отец Мирон зевнул, поежился, поплотнее укутался в тулуп и, чертыхаясь про себя за прерванный сон, развернулся и собрался уходить.
– Не гоже батюшка оставлять уставших путников за порогом, не по христиански это. Пустил бы нас лучше на порог да накормил бы, чем Бог послал.
– А ну убирайтесь вон отсюда безбожники, они еще будут меня учить, – отец Мирон потерял остаток терпения и вышел из себя. – Сейчас как ударю в колокол, соберется православный люд, примчится барин со своей челядью, да научит вас нехристей уму разуму, накормит батогами, скрутят и бросят в яму. Убирайтесь от греха подальше, не искушайте моего терпения. Кузьма, Кузьма, вставай лентяй богопротивный, – начал громко кричать батюшка, – Кузьма, лезь на колокольню, бей в набат.
От воплей отца Мирона домочадцы проснулись, и в окнах поповской избы, то тут, то там начал загораться свет. Выждав пока поп, немного угомонится, Илья исхитрился и в момент небольшого затишья, пока отец Мирон подбирал к произношению новую порцию брани, чтобы снова вылить ее на головы непрошенных гостей и диакона Кузьмы, громко произнес:
– Барин говоришь, примчится со своей челядью, так вот, он уже у твоего порога!
От услышанного отец Мирон застыл на месте. Такого поворота сюжета он ни как не ожидал. Если бы в этот момент в ночной темноте можно было бы разглядеть его лицо, то оно многое показало бы постороннему зрителю. На пьяной роже отца Мирона читались противоречивые чувства, которые выражались, начиная с удивления, плавно переходя в недоверие и заканчивались испугом, который перерос в холодный липкий страх. Отец Мирон ближе подошел к воротам, повыше поднял горящую плошку, стараясь как можно лучше разглядеть путников. Страх перед новым помещиком и желание угодить людям стоящим выше его на сословной лестнице взял верх над благоразумием, он вытащил засов и пустил незнакомцев во двор. На выручку батюшке спешил худосочный долговязый мужик с вилами на перевес.
– Опусти вилы Кузьма, это свои. Что же вы стоите, 'гости дорогие', милости прошу в дом, отведайте, чего Бог послал, да за одно отдохнете с дороги. Кузьма, прими у барина лошадей, поставь в конюшню да насыпь овса.
Кланяясь, извиняясь и распинаясь, отец Мирон повел 'долгожданных' гостей в дом, причитая и жалуясь по дороге на нелегкую долю сельского иерея. Пройдя через сени, батюшка прямиком повел гостей в горницу и усадил за стол.
– Любава! Поди, ко мне, ладушка моя, – начал звать Мирон хозяйку.
Матушка Любава, появилась на пороге и представляла собой бесформенное существо с растрепанными в разные стороны волосами, заспанным опухшим лицом. Серый выцветший сарафан, одетый поверх ночной рубашки, края которого выглядывали из-под подола, стоптанные башмаки, одетые на босую ногу и пестрый платок, накинутый на плечи, довершал наряд попадьи. Каждодневные заботы по дому и по обширному хозяйству, многочисленное семейство, 'постоянная забота' о прихожанах, превратили эту еще не старую женщину в расплывшуюся тетку. Матушка Любава уперла кисти рук в обширные бока, а недовольный, злобный взгляд на мужа и, не обращая ни какого внимания на гостей, она с порога перешла на брань:
– Мой покойный батюшка нажил себе состояние трудом праведным, а ты что творишь? Покойный за свадьбу брал столько-то, не дают, он нажмет чем-нибуть, и ругают, а дают; За молебен столько-то, иначе и служить бы не стал, а ты, куда смотришь лодырь? Вместо того, чтобы деток малых поднять на ноги, ты, непутевый, гостей непрошенных по ночам в дом водишь, иль тебе собутыльников мало на стороне…
Грозная дородная попадья все больше напирала на мужа, грязная ругань все чаще слетала у нее с языка. Она уже в плотную подошла к столу, и семейная ссора казалась неизбежной и грозила перейти в нечто большее, где чаша весов склонялась явно не в пользу отца Мирона. Потеряв всякое терпение, он изо всей силы стукнул кулаком по столу и громко заорал:
– Замолчи, глупая баба! Разве не видишь, что у нас гости дорогие, новый хозяин Журавичей почтил наш дом своим присутствием!
От неожиданности, вызванной решительностью мужа, попадья замолчала, и когда слова отца Мирона, наконец-то, дошли до нее, матушка Любава испугалась так, что села на лавку, при этом, чуть не раздавив своим дородным телом Волчонка. Переведя взгляд с мужа на Илью, и рассмотрев его и его богатый наряд, густо покраснев, стыдясь своего поведения, что говорило о том, что остатки совести еще не совсем покинули ее, попадья вскочила со скамьи словно ошпаренная, и со словами:
– Ой, гости, какие дорогие у нас в доме, а я здесь рассиживаюсь, – стрелой вылетела за дверь.
Волчонок, переведя дух и потирая придавленный бок, произнес:
– Не гоже мне, хозяин, сидеть с вами за одним столом. Пойду я к лошадям, за одно и присмотрю за ними, провизия в мешке есть, перекушу да и спать лягу.
Илья кивнул головой в знак согласия, а отец Мирон, перекрестив напоследок Волчонка, произнес:
– Иди, чадо мое, а мы тут с твоим Хозяином познакомимся поближе да за одно и потолкуем.
Матушка Любава подняла весь дом на ноги, вконец загоняв ничего не понимающих заспанных домочадцев. Диакон Кузьма, прознав у Волчонка, что за гость к ним так нежданно пожаловал, хотел потихоньку проскочить через кухню наверх, но попадья, закрыв своим телом дверной проем, грозно уперла свой тяжелый взгляд на худосочного диакона.
– Куда прешь, пьянь, коли, не знаешь, что к нам в дом гость дорогой пожаловал. Нечего тебе делать в горнице. Пусть люди умные отдохнут и без тебя побеседуют, а ты убогий, отправляйся на конюшню в сенник, да захвати собой кувшин с бражкой и чего-нибудь пожрать, там холоп барина один сидит, вот и составь ему компанию, с ним и пей, с тебя станется.
Матушка Любава властно указала Кузьме на дверь, тот не решил спорить, молча собрал харчи в корзину и, прихватив добрый кувшин, удалился на конюшню.
– Чего стоишь, Феклуша, дура дурой. Здесь и без тебя помощников хватает. Гость у нас знатный, раз имение казенное получил знать в чести у Государя. Я смотрела на руку, кольца обручального нет, знать, не женат. Жених он видный, статный, весь из себя. Сапоги сафьяновые с позолоченными шпорами, кафтан из дорогой заморской парчи подбитый соболем, вставки на нем атласные, а пуговицы сплошь серебряные, словом просто красавец. Ну что ты стоишь, беги к себе да принарядись во все лучшее. Возьми мои бусы жемчужные, те, что в прошлом году на ярмарке купили, да причешись и прирумянься, а то бледная словно смерть.
Раздав наставления домочадцам и приживалкам и велев подавать на стол, матушка Любава не забыла и про себя, решив привести свой светлый лик и дородное тело в Божий вид. За окном уже забрезжил рассвет, когда попадья довольно окинув при свете свечей свое отражение в тусклом зеркальце, решила показаться перед гостями. Попутно заглянув к Феклуше, она опять разразилась на ту злобной бранью.
– За что Господь дает тебе такой шанс, почему я не родилась в нашей семье младшенькой, – с сожалением причитала она, – барину то этому жить негде, в доме его почитай годков двадцать никто не жил, с тех пор как забрали поместье в Казну у бывшего владельца. Вот счастье тебе дуре привалило, теперь он у нас, Феклуша, надолго остановится, – и, окинув младшую сестру завистливым взглядом, Любава добавила, – может поднапьется барин да позарится на тебя кобылу стремную, нечего тебе на моей шее в девках сидеть, пора и мне помогать, если повезет, поместье мы с тобой быстро к рукам приберем, а может, сгинет где на войне новый хозяин, время сейчас неспокойное. А ты, Феклуша, улыбайся побольше и глазки строй, может, что и выгорит с Божьей помощью.
За застольным разговором Илья и не заметил, как наступил рассвет. Отец Мирон оказался интересным собеседником и большим знатоком и любителем хмельного меда. Впрочем, Илья больше слушал, нежели говорил. Рассказы отца Мирона не ограничивались территорией его прихода, по его словам весьма обширного, плавно переходя от одного события к другому, он не торопясь, вводил в курс местной жизни нового помещика.
– А кто соседи мои наиближайшие? – спросил Илья.
– К востоку от Журавичей лежит вотчина боярина Сабурова. Самого боярина, правда, видел всего несколько раз, он в Москве на Государевой службе. Может знаком?
Илья утвердительно кивнул головой, а отец Мирон между тем продолжил:
– Сабурова я толком и не знаю, а вот людишки его из числа тех, кому он жаловал деревеньки за службу сущие злодеи, рожи разбойничьи им только дай волю, всю кровушку христианскую выпьют, упыри. Вот в прошлом году тихо было, в ополчении все были, а так, как соберутся на бесовские забавы и давай топтать копытами поля засеянные да травить собаками зверей диких. А главный
