правое ухо. Как говорят, все свое в жизни носим с собой, и все, что с вами случается, когда-нибудь да отзовется в вас. Добили все-таки мое ухо, хотя и через много лет, немецкие зенитчики.
Должен сказать, что война была так огромна и поначалу для нас неудачна, что далеко не все подвиги наших ребят были хотя бы вскользь отмечены в официальных сводках. Например, оборона Киева, сыгравшая важнейшую роль в истории всей войны. Чего стоило решение Гитлера перебросить свои ударные бронетанковые группировки с Московского направления на Украину — решающая ошибка немцев в кампании 1941 года, за которую фюрера до сих пор проклинают немецкие генералы. А ведь он пошел на этот шаг именно потому, что мы на Украине, в частности возле Киева, стояли крепко, и наличные немецкие силы не могли сразу проломить нашу оборону. Именно эти три месяца киевской обороны стали теми месяцами, которых не хватило немцам для взятия Москвы.
Наши кадровые части, успевшие отойти к Киеву, и народное ополчение сражались чрезвычайно упорно и умело в лобовых атаках, никогда бы не позволили немцам пройти к городу. Да и в воздухе, несмотря на страшные потери первых дней войны, мы не давали «люфтваффе» уж так сильно разгуляться. Вот только все эти трехмесячные жертвы и все геройство, как будто были перечеркнуты последующим сокрушительным поражением, произошедшим по вине Сталина, державшего наши войска в полуокружении, даже тогда, когда слепому было ясно, что их пора выводить для усиления флангов, где и прорвались немцы. В первые годы после войны киевская эпопея будто скрылась в волнах исторической информации, как исчез в начале шестидесятых, под волнами Киевского моря Окуниновский плацдарм, где мы оставили двенадцать наших ребят. О Киевской обороне заговорили только в шестидесятых годах при Хрущеве, бывшем в 1941 году членом Военного совета Юго-Западного фронта и первым секретарем ЦК Компартии Украины. После ухода Хрущева на первый план снова выплыло освобождение Киева, а о нас, участниках его обороны, опять подзабыли. До сих пор не читал ни одного труда, сколь нибудь полно описывающего Киевскую Оборону. И потому пишу эти страницы, чтобы внести свой посильный вклад в память о погибших здесь товарищах и хочу дать объективную историческую информацию о том, как шла эта, теперь уже в меньшей степени интересная народу, война, уроки которой все же, по моему мнению, актуальны для нас и сейчас. Имеющий уши, да услышит. Ведь все причины наших поражений, по моим наблюдениям, и сегодня с нами.
Теперь наш маршрут почти ежедневно пролегал к Окуниновскому мосту. Всякий раз, вылетая, летчики плевались и ругали тупоголовых командиров, которые при отступлении оставили противнику в целости и сохранности важнейший стратегический мост, над которым мы теперь несли такие большие потери. Вася Шишкин даже как-то заметил в шутливой форме, что придется нам, летчикам, самим следить за уничтожением мостов, чтобы не бомбить их затем с большими потерями. А пока мост, как раковая опухоль, распускал метастазы на левом берегу Днепра. Колонны противника, одна за другой, сползали с него и теснили наши войска на плацдарме. Во второй половине августа десять самолетов нашей эскадрильи штурмовали колонну немецких автомашин километрах в десяти восточнее села Окуниново. На атаку нас вывел Вася Шишкин. Орешек попался не из простых. Казалось, вся земля стреляет по нашим «Чайкам». Немецкие зенитчики поставили такую плотную завесу огня, что мы, дважды заходя для атаки, так и не сумели через нее пробиться. Если кто-нибудь скептически хмыкнет, советую ему представить себя на месте летчика деревянного самолета, летящего в сторону сплошного потока трассирующих снарядов и пулеметных пуль. Снаряд пробил борт самолета младшего лейтенанта Анатолия Савельевича Коробкова и, разорвавшись в кабине, побил осколками его левую руку, бок и грудь. Толя одной рукой управляя самолетом, окровавленный, довел машину до Броварского аэродрома и был прямиком направлен в санбат. За два месяца боевых действий наш 43-й истребительно-авиационный полк уже потерял сорок летчиков из 74-х, в основном убитыми, в графе потерь — как безвозвратные. Так что пришлось идти на запасную цель: разогнали до двух рот пехоты противника, расположившихся на отдых под придорожными деревьями. Кстати, я вспомнил фамилию комиссара первой эскадрильи, после переформирования нашего полка — Дмитрий Рындин. Под Воронежем его подбили, и в госпитале ему ампутировали ногу. После войны он был секретарем райкома партии, где-то в восточных областях Украины.
А наши братские истребительно-авиационные полки, входящие в дивизию, 254-й и 255-й, после двух месяцев войны полностью прекратили свое существование по причине больших боевых потерь личного состава. Летчиков, выделенных из наших второго и сорок третьего полков на усиление, которые стали командирами эскадрилий и звеньев, оказалось маловато, и немцы быстро посбивали машины молодых пилотов. Пропал без вести и друг Шишкина старший лейтенант Висьев, направленный от нас в один из этих полков командиром эскадрильи. Был он хорошим, компанейским парнем.
Во второй половине августа 1941 года, тогда еще командующий Юго-Западным фронтом, Маршал Советского Союза Сема Буденный, собрал на своем командном пункте в Броварах группу авиационных командиров и категорически потребовал уничтожить мост через Днепр в районе села Окуниново: любыми средствами и любой ценой. А если летчики не способны разбомбить его или сжечь, то одному из них нужно пойти на самопожертвование: взять на борт своего самолета максимальный груз бомб и горючего вещества и с пикирования в смертельном таране, врезаться в мост. За этот подвиг летчику, посмертно, будет присвоено звание Героя Советского Союза. Выходило, что героя нужно искать среди летчиков нашей эскадрильи, ведь только наши «Чайки» могли принять на борт бомбовой груз. Я присутствовал на этом совещании. Чувствовалось, что Семен Буденный, тихим голосом ставивший перед нами эту последнюю для кого-то боевую задачу, сам был сильно подавлен поражениями наших войск и грядущей их катастрофой. У Семена Михайловича опустились усы, лихо торчавшие перед войной, когда он рассказывал нам, летчикам, как Жора Жуков, лихо поколотил — «расчехвостил» япошек. Глаза маршала были воспалены, он сутулился и выглядел запуганным. Уж не знаю, кого больше боялся Семен, немцев или Сталина, который, конечно, не мог быть доволен ходом дел под Киевом. Ставя нам такую смертельную, боевую задачу, Семен Буденный, будто оправдывался перед нами же, жалуясь, что мы летаем и бомбим без конца, а противник продолжает ездить через мост. Он был похож на Горбачева в конце 1991 года. Такой же многоречивый и растерянный.
Как всегда, выход искали в чрезвычайщине. Но чрезвычайными методами можно, конечно, забрать хлеб у крестьянина, но победить превосходящего противника — дело сомнительное.
Когда мы с Васей Шишкиным построили эскадрилью и спросили, кто желает совершить этот подвиг, то в ответ воцарилась мертвая тишина. Одно дело лететь в бой, сознавая, что очень даже возможно погибнешь, а совсем другое — знать наверняка, что летишь в последний раз. Уж очень противно этой самой сути человека. Все летчики нашей эскадрильи молчали, пристально всматриваясь в наши с Шишкиным лица. В общем то, мы имели право назвать чью-то фамилию, но, с другой стороны, получалось, что лететь следует мне, как комиссару — летчику, который призван быть впереди во всяком опасном деле. Мое сердце билось учащенно — опять стали вспоминаться кубанские плавни, теплое Азовское море — верный признак смертельной опасности. Строй летчиков зловеще молчал.
Да, и в отличие от Семки Буденного, будучи профессионалами, мы прекрасно понимали бесполезность этой дикой затеи. Ну, сожжет летчик-смертник один пролет деревянного моста, а немцы наведут его снова за два-три часа. Что же, всей эскадрильей по очереди биться об эту деревяшку? О бесполезности этой затеи говорил и весь мировой опыт: у японцев система камикадзе была поставлена на поток. За войну они использовали сотни смертников: и летчиков, и подводников. Результаты были весьма скромными. Только несколько раз камикадзе удавалось прорываться через заградительный огонь и наносить кораблям противника урон, который американцы довольно быстро восполняли. Так что Сема Буденный предлагал нам героическое самопожертвование во имя дурацкой цели.
Мы решили пойти другим путем: выделить четыре самых лучших летчика для бомбометания по Окуниновскому мосту — это все же оставляло шанс, да и результаты могли быть лучше. В боевую группу вошли я с Шишкиным, заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Михаил Степанович Бубнов и младший лейтенант Иван Васильевич Фадеев. Поклявшись друг другу не отступать и пикировать до высоты 50 и 25 метров, через любую стену зенитного огня, чтобы точно уложить бомбы в этот проклятый мост, мы подвесили бомбы и вылетели на опасное дело. Мы сговорились уложить все бомбы в центральный пролет моста. Бомбить весь мост нам было явно не по зубам. Мы также договорились, что если кто-то будет подбит в момент этого смертельно опасного пикирования, то он должен тараном врезаться в цель.
Мы доложили в штаб дивизии о своей готовности к самому рискованному полету с начала войны. Докладывать в штаб дивизии нам было проще, чем в штаб полка: с Киевом был прямой провод, а с Савинцами мы связывались по нашей отечественной радиостанции, которая, казалось, была создана для
