А она, река, и есть змея - серо- зеленая, ядовитая. И плывут ныне по ней трупы отравленных животных. В этой воде выживали лишь гигантские рыбы: усатые и черные, как смола; от головы до хвоста в половину баржи длиною. Они тыкались в борта тупыми мордами - или из любопытства, или им не нравилось, что ржавая посудина на допотопном атомном движке вторглась на их территорию. Делинквенты тогда ругались и охали, охранники палили по воде и тоже ругались.
Чем дальше баржа продвигалась на запад, тем больше живности стало встречаться на берегах. Была она зубастой и привычной к радиации. Огромные крысы без страха кидались в воду, переплывали Голубую Змею от берега до берега. На водопое показывались бронированные многоглазые вепри. Гудели и бесновались в зарослях тростника насекомые-переростки.
И тепло становилось, С каждым часом - теплее и теплее.
Птицелов обычно проводил время на носу баржи. Свесит ноги за борт и глядит на плавный подъем реки. И на живность клыкастую посматривает. Каждому дэку выдали по вышедшему из копировального аппарата экземпляру «Краткого определителя флоры и фауны в рисунках» за авторством профессора Шапшу, но на убогих иллюстрациях не было и половины тех тварей, что высовывались из джунглей. Словно этот профессор Шапшу в другом мире жил. Например, в том, откуда прилетают железные - живые птицы…
Довоенное издание, - пояснил Облом. Он подсел к Птицелову, подложил под зад пресловутый «Определитель». - Бедняга Шапшу… Знал бы, какой зверинец дожидается его описания в активных джунглях, так может и не повесился бы в камере.
- Что ты бормочешь? - без особого интереса спросил Птицелов. - Тебя послушаешь, так ты в Отечестве каждого гада знаешь.
- В бывшей Стране Отцов - может быть, - согласился Облом. - В Отечестве - нет. Слушай, а ты чего в ботинках сидишь? Давай снимай! Пусть грибочки на пятках воздухом подышат! Все и так знают, что ты - мутант. Снимай, не то спаришь конечности!
Сам он для примера постучал босой пяткой по ржавой обшивке.
Зарокотало вдали, загудело. Птицелов встрепенулся, испуганно уставился на небо: не расползаются ли по нему чернильные кляксы?
- Ты чего глазами задергал? - удивился Облом. - Это же - вертолеты! Ты вертолетов никогда не видел? Вот деревня, хата с краю! Привыкай!
Вертолеты пронеслись над баржей, и все, кто находился на палубе, на какое-то время одурели от воя двигателей и грохота винтов. Птицелов вскочил на ноги, ему стало настолько не по себе, что он готов был броситься за борт - щучкой в тухлую воду Голубой Змеи.
Такого он действительно никогда не видел.
Сначала на малой высоте прошли две черные и узкие, точно лезвия ножей, машины. Глядели вперед стволы скорострельных пушек, в боевой подвеске ждали своего часа ракеты «борт-поверхность». Несомненно, это были хищники неба.
Затем над рекой появились гиганты - два двухвинтовых вертолета. Они тащились медленно, неуклюже, их окрашенные в защитный цвет корпуса стонали от нагрузки: к вертолетам на паутине тросов было подвешено нечто решетчатое.
Облом вытянул руку вверх, заговорил что-то, распаляясь с каждым словом. Но Птицелов его не слышал. К нему вернулся слух, только когда вертолеты исчезли за плавной волной горизонта.
- Наши! - кричал кто-то в истерике. - Жги-гуляй, братва! Наши идут! Жги-гуляй, врагу наподдай! Ура, братва!
Кто- то запел «Боевую гвардию», тут же началась потасовка, и охранникам пришлось палить в небо.
- Ты чего, мутоша? - Облом встряхнул Птицелова за плечи. - Совсем худо, да?
Птицелов отстранил домушника. Облом понял, что молодой делинквент пытается уяснить что-то важное для себя. Старается, скрипит извилинами, да только все тщетно. Знаний мало, и не структурированы они, опыта не хватает,., да и какой у него мог появиться опыт - в радиоактивных развалинах? Как крыс готовить на костре, разве что.
- Железные… птицы? - выдавил наконец Птицелов.
Вертолеты на самом-то деле не очень походили на железных птиц чужаков. Скорее - на железных стрекоз.
- Да ну тебя, идиот! - Облом оскалился. - Вчера с пальмы спустился, мутоша?
К ним подошел седовласый дэк по прозвищу Фельдфебель. Высокий и статный, он всегда вел себя с особым достоинством, будто бы по сей день носил черный мундир с унтер-офицерской шнуровкой.
- То вертолеты «Гнев» и «Тайфун», - пояснил он. - Приняты на вооружение во время второй пятилетки правления Неизвестных Отцов. Успешно проявили себя в последней хонтийской кампании…
- Пшел вон! - бросил Облом.
Фельдфебель не понял.
- Проваливай, отцовская подстилка! - Облом принялся размахивать маленькими и совсем не внушающими опасения ручонками.
- А у нас в Береговой Охране тоже интересный случай был, - вдруг подал голос дэк, что сидел неподалеку.
Птицелов, Облом и Фельдфебель обернулись: Рубанок редко что-то рассказывал. Наверное, потому, что всем и так было известно о его прошлом. Пилот, сбитый над территорией Хонти. Угодил в плен, бежал, в одиночку перешел через хребет Большого Седла. В Стране Отцов обвинен в шпионаже и сослан на лесозаготовку, где заслужил свое прозвище. После революции условно реабилитирован, переведен в делинквенты. Имеет право переселиться в центральные районы, если выдюжит три года на раскорчевке. А он наверняка выдюжит, такие в огне не горят.
- Железные птицы, говоришь… Что ж. Может быть. Устами мутанта, как говорится… Был я и патруле, шел над побережьем Земли Крайних. Штурман дает мне азимут, сообщает - мелкая метка у них засветилась на «искалке». Подозревают, что перископ это. Я меняю курс, включаю эхолот, перехожу на низкую. И вдруг на эхолоте прямо буря какая-то. Все рябит, стробирует - все равно что накрылся прибор. Сбрасываю я скорость, хочу своими глазами посмотреть, что же там подо мной, кроме льдин? Море вдруг вспухает! Перед носом вертолета проносится что-то вроде живое, но блестящее, как начищенная латунь… Ну я тогда подумал, почти как и ты. Дракон, подумал. Местные племена чучуни, например, до сих пор верят, будто в их заливе дракон живет. А потом гляжу и понимаю, что это никакой не дракон, аэроплан неизвестной конструкции. Ни у кого таких нет. Даже у островитян нет.
- Кончай ложки гнуть, Рубанок. Тертый мужик ведь, не доходяга… - Облом покачал головой.
- Мужики за «колючкой» робы шьют, - огрызнулся Рубанок. - А я никогда не гну ложки, мурло ушастое. После этого случая и меня, и всех, кто в тот день на «вышке» дежурил, через ментоскоп прогнали. Доходяга такой худосочный - с кислой мордой и в пенсне дедовском - заправлял допросом. И фамилия у него была такая неблагозвучная. На ругню похожая… С нас, к слову, даже подписку о неразглашении взяли.
- Так чего же ты мелешь? - Облом ощерился.
Страны больше нет, соответственно, и подписка - тю-тю, - ответил Рубанок и зачем-то подмигнул Облому.
Птицелов прочистил горло и высказал свое мнение:
- Рубанок правду говорит. Все так и было.
Облом не упустил возможности поддеть Птицелова:
- Слушай, а давно в ваших краях на адвокатов учат? До войны академию открыли или уже после? А может, во время?…
- Я, Облом, академий не кончал. Просто я всегда знаю, когда правду говорят, а когда ложки гнут, - пояснил Птицелов простодушно.
- По глазам, что ли?
- Знаю, и все тут.
- Ладно! - Облом быстро схватил правила игры. - Я домушник. Я родился в военном госпитале. Я знаю наизусть все три поэмы Отула Сладкоголосого. - Он поглядел с прищуром на Птицелова. - Где я тут правду пробренчал, а где ложки гнул?
