Стеклянная гора

а чуть отвернешься –
говорили страницами из
Софокла, утирали слезу
над несчастной судьбою Эдипа,
Ипполита жалели. Нам, мальчишкам,
давали кривые монетки на
марки и леденцы и гоняли
бездомных собак из подъезда.
Только этих богов мы и знали,
прекословили им, поднимали
их на смех, на заборах
рисовали кирпичною крошкой
и писали: дурак. Вот и выросли.
Сами теперь разбираем покупки,
шумим, кулаками стучим
друг на друга — а они
тихо шепчутся, тихо ходят
по весеннему облаку.
Смотрят сверху на крыши домов,
над землею проносят дожди.
Нагибаются к нам, улыбаются,
машут отставным шалопаям,
и солнечных зайчиков водят
по двору, по траве,
по зеленым верхушкам деревьев.

63.

Все более просто
работу свою понимаю –
прежде жил по подсказке,
прислушивался к голосам,
а нынче оглох и слышу
все то же: давай, работай
а как работать - не слышу.
Мы выросли не на школьной
латыни, и певчие лебеди
нескоро нас отыскали.
Коллегии тишины
и утренний воздух леса
учили нас, как придется,
и все мое поколение
чужим языком говорит,
а я говорю, как умею.
Я в первый раз это понял
в пустом дровяном сарае,
когда ты держала Слово
на кончике языка
и Словом меня кормила,
как кормят слюной птенца,
и вышла под дождь, и русский
устный стучал по лужам,
и платье твое прилипло.

64.

Встанешь ночью — и будешь смотреть,
напрягая глаза,
как снуют переулки,
наклонясь в ярко-желтом
мелькающем свете,
будто что-то плетут из соломы.
Так и будешь без всякого дела
мусолить зрачки, и глаза
заблестят, свет пойдет со слезой.
Слишком горьким лекарством
обносят городских постояльцев.
А дома, под дождями насупясь,
стоят, сочиняют стихи по-китайски,
помнят работу свою.

65.

Мандельштам с головою в руках
ищет, где ему лечь, где помягче
земля. Снаряжаем печальные корабли
на чужбину, и плывем, и в могилы
берем облака, стоявшие над головой
Моисея. Но и там не кончается
наше кочевье. Ночами
Данте слушает тень,